Западноевропейская поэзия XX века

Невыразимой жизнью
Единственной с которой ты согласен слиться
В которой ежедневно
Тебе отказывают существа и вещи
И от которой в беспощадной битве тебе то здесь то там
Урвать клочок-другой порою удается
А вне ее один лишь тлен
И если в пору тяжкого труда ты встретишь смерть
Прими ее как принимает потный
Затылок
Ласку
Прохладного платка
Склонись пред ней
И смейся если хочешь
И ей отдай свою покорность
Не отдавай оружья
Ты создан был для редкостных мгновений
Преобразись исчезни
Без сожалений
Смирись с необходимостью суровой
На том углу за ближним поворотом
Быть может жизнь твоя
Исчезнет

Роись во прахе
Никто не в силах ваш союз расторгнуть
С жизнью.

ПРОЩАНИЕ С ВЕТРОМ Перевод М. Ваксмахера

На склоне холма за деревней разбили свой лагерь поля душистой мимозы. Может случиться, что во время сбора цветов вас ожидает вдали от плантации благоуханная
встреча с девушкою, чьи руки носили весь день охапками хрупкие ветки. Точно светильник в своем ореоле, сотканном из аромата, она удаляется спиной к заходящему солнцу.
Заговорить с нею было бы святотатством.
Сойдите в траву, уступите ей путь. Может быть, вам повезет и вы заметите у нее на губах призрак — желанную влажность Ночи.

ИЗ «ЛИСТКОВ ГИПНОСА» Перевод М. Ваксмахера

*
Время, когда изнуренное небо вонзается в землю, время, когда человек корчится в
муках предсмертных под презрительным взором небес, под презрительным взором
земли.
*
Ночь несется стремительно, как бумеранг, выточенный из наших костей, несется со
свистом, со свистом…
*
Поэт — хранитель бесчисленных ликов живого.
*
Если верить глубинам травы, где всю ночь распевала влюбленная пара сверчков,
утробный период — довольно приятная штука.
*
Свет был изгнан из наших очей. Он у нас затаился в костях. Мы, в свой черед, из
костей изгоняем его, чтоб вернуть ему прежний венец.
*
Согласьем лицо озаряется. Отказ придает ему красоту.
*
На наши общие трапезы мы всегда приглашаем свободу. Место пустует ее, но тарелка
всегда на столе.
*
Собирай, чтоб затем раздавать. Стань зеркалом мира, самой точной, самой
необходимой и самой невидимой гранью этого зеркала.
*
Некогда были даны имена протяженностям времени: это день, это месяц, эта церковь
пустынная — год. Теперь мы вплотную подходим к секунде, когда смерть наиболее
яростна, когда жизнь обретает свои самые четкие грани.
*
Яблоко слепо. Видит лишь яблоня.
*
Нас терзает печаль: мы узнали о смерти Робера (он же Эмиль Каваньи), в Форкалье
он попал в воскресенье в засаду. Немцы лишили меня самого верного брата по
битве, того, кто одним ма-новеньем руки предотвращал катастрофу, чья неизменная
точность охраняла отряд от возможных просчетов. Человек, не владевший теорией,
но закаленный в сраженьях, человек удивительно ровной и устойчивой доброты, он
мгновенно умел оценить обстановку, его поведенье слагалось из отваги и мудрости.
Изобретательный и находчивый, он предельно использовал малейшее тактическое
преимущество. Свои сорок пять лет он нес вертикально, подобно деревьям. Я любил
его — без излияний, без ненужной торжественности. Неколебимо любил.
*
Самолет кидается вниз. Невидимые пилоты избавляются от плодов своего полночного
сада, потом на мгновенье зажигают огонь под мышкой у самолета, подтверждая для
нас: операция завершена. Нам остается лишь подобрать рассыпанные сокровища. Так
и поэт…