Западноевропейская поэзия XX века

Нет ничего дороже милой,
но помнит ли она меня?
Любовь мне сердце б оживила,
согрелся б я, как у огня.

Быть может, взяв портрет мой в руки,
она грустит наедине,
в глаза мне смотрит и в разлуке
давно тоскует обо мне.

Я снимок выну из кармана —
ты здесь, любовь души моей!
Жди! Скоро в отпуск долгожданный
приеду я на двадцать дней.

ДЕВУШКИ, ОСТАВШИЕСЯ В ДЕРЕВНЕ

К чему теперь сиянье глаз,
жемчуг зубов, грудей атлас
и наши розовые губы?
Как далеко уехали они!
Им не увидеть больше нас!
Что ж, на скамье в вечерний час
поплачь, сестра, как я, — не раз —
ведь одинокой быть несладко!
Они надели сабли на бок,
коней горячих оседлали,
и больше их никто не видел.
Кто поцелует шелк волос,
осушит капли горьких слез?
Кто застегнет мне снова платье?
Они обнять нас даже не успели; мы звали их, они сказали:
«Возвратимся!»
Быть вместе мало довелось.
Кто счастье отнял и унес?
Неужто и любовь запретна?
За ними только пыль взвилась и опустилась на вишневый сад.
Я подурнела от беды,
и пальцы слишком уж худы
для обручального колечка.
Они, должно быть, голодны, и на соломе не раздевшись где-то спят.
Иссохла маленькая грудь.
На ком же руки мне сомкнуть?
Где собирать мне поцелуи?
Подумать, осень уж идет, морозы близятся, и скоро уж зима наступит.

ПЬЕР-ЛУИ МАТТЕИ Перевод с французского Н. Стрижевской

Пьер-Луи Маттеи (1893–1970). — Писал на французском языке. Формальная изощренность первых его стихотворных сборников («От шестнадцати до двадцати», 1914; «Страстная неделя», 1918; «Одна кровь», 1920) принесла поэту славу виртуоза. Маттеи исследует внутренние импульсы, стремится воспроизвести полуосознанные стремления, пользуется прихотливыми ассоциациями. После второй мировой войны П.-Л. Маттеи во многом пересмотрел свои прежние эстетические взгляды, что сказалось в сближении его творчества с трагической действительностью («Альциона в Палене», 1942).

СТРАННАЯ ЗИМА

То странная была зима… О, град средь декабря!
Бессилье бури, блеск зарниц от жажды угасал!
Во всем был серы аромат. Меж сумеречных рам
о стекла бился мотылек — унылый тамбурин…

Да, та зима была странней всех предыдущих зим:
под новый год, когда свет звезд от духоты померк,
мы, кашляя, глотая пыль, едва дыша, брели
к церковным окнам, широко распахнутым во тьме…

Январь встречали мы в тот год под яблоней в цвету,
купались утром всемером мы в горном ручейке,
цветы срывали и плоды, кислившие на вкус…
Потом весной положен был фантазиям предел.

О беззащитность лепестков под снегом в майский день!
Зима безумная, твой зной для лета приберег
морозы злые, гололед, и ветер, и туман,
но я теплом своей души ослаблю холода…