весельчаков, которых мне довелось видеть, он, бесспорно, был самым ярким. Он научил нас всех, что даже самые мрачные неприятности не были полностью лишены юмора.
Во время этого движения в сторону Лены у нас появилась первая маленькая удача в охоте. Мы поймали и убили соболя, который с трудом передвигался по снегу. По внешнему виду и размерами он был похож на куницу. Зверек изо всех сил старался убежать, но мы окружили его, вооруженные березовыми палками. Может быть, он был ранен, я этого не знаю. Маковски убил его сразу одним ударом. Мы разделали соболя, но не были до такой степени голодны, чтобы съесть.
На восьмой или девятый день наше продвижение вперед стало заметно легче. Теперь мы шли вниз по пологому скату к югу. Появились кустики жухлой травы, шуршащей и типичной для Сибири. На стволах деревьев стало больше мха. В тот день, сразу после обеда, лес внезапно поредел, и мы увидели Лену, покрытую льдом. Ее ширина, наверное, превосходила семьсот метров. Она была величественна даже в этом месте, хотя простиралась примерно еще на две тысячи километров, где дельтой многочисленных разветвлений впадала в Северный Ледовитый океан. Мы оставались какое-то время в укрытии, прислушиваясь и приглядываясь. День был ясный, и звуки должны были доноситься хорошо. Но все было тихо. Мы находились приблизительно в 1500 метрах от ближайшего берега на низине, которая явно превращалась в болото, когда таял снег.
Американец бесшумно подошел ко мне.
— Лучше будет, если мы останемся здесь на ночь, — предложил он. — Чтобы перейти завтра на заре.
Я был того же мнения.
— Сейчас вернемся и спрячемся.
Знаком я показал другим направление. Мы повернули обратно и прошагали в хорошем темпе минут двадцать. Мы построили наше укрытие, и когда наступила ночь, разожгли наш первый костер с помощью губок и сухих веточек, которые мы носили с собой в течение нескольких дней между курткой и меховым жилетом.
По сравнению с тем, какое расстояние нам предстояло преодолеть, мы прошли немного, но так как Лена была нашей первой вехой, то это уже представляло в наших глазах значительный успех. Пока дым от костра поднимался меж деревьев и рассеивался в ночи, мы отметили событие горячей пищей — кашей — крупяным бульоном из перловки и муки, с добавлением соли. Котелком служила пол-литровая алюминиевая кружка, имелись две грубо сделанных ложки. Кружка переходила из рук в руки, и каждый по очереди черпал оттуда одну-две ложки. Первый круг не затянулся, быстро проглотили. И снова стали подтаивать снег, чтобы приготовить вторую кружку каши. Сержант имел право макать свой хлеб в кашу, чтобы смягчить, а мы поздравляли друг друга с этой роскошной едой. Огонь горел всю ночь, поддерживаемый тем, кто стоял на страже.
Итак, на заре мы молча перешли через Лену, самую могучую реку этого края, где есть столько больших рек, и ступили на противоположный берег. Несколько минут мы рассматривали берег, который только что оставили позади себя. Напряжение последних недель уже начинало спадать. Мы все боялись, что никогда не сможем дойти до Лены, и вот, пожалуйста, мы были здесь, живые и невредимые. Мы смотрели на следующий этап пути с уверенностью.
Не придавая этому особого значения, кто-то заговорил о рыбной ловле, что вызвало у меня вереницу воспоминаний. Я сказал им, что у нас зимой рыбачили, пробивая дыру во льду.
— Сделав дыру, — вмешался Заро, — как вы ловите рыбу? Подзываете свистом?
— Нет, — объяснил я, — оглушенная рыба всплывает на поверхность по причине перемены давления в момент, когда раскалывается лед.
Остальные расхохотались и стали смеяться надо мной. Они хвалили меня за талант рассказывать небылицы.
— Ну что ж, хорошо, — сказал я им. — Попробуем это.
Колеменос нашел большое бревно, и мы протащили ее метров двадцать по льду. Колеменос взял в охапку тяжелую часть бревна, тогда как Заро и я держали его за нижнюю часть, чтобы точно направлять удары. Мы стали яростно бить по льду. Вскоре на нем образовалась дыра, вода забила, как из гейзера, и разлилась вокруг наших ног. Ну, конечно! Четыре рыбы, размерами с селедку, стали нашей добычей. Мы запрыгали, собирая их, и были возбуждены, как мальчишки. Мои товарищи окружили меня, хлопали по спине, а Заро сочинил маленький куплет, где они извинялись за то, что усомнились в моей правдивости. Затем Смит, внимательно осмотревшись вокруг, сказал нам, что лучше не испытывать судьбу и укрыться под деревьями. Выпив немного ледяной, прозрачной воды из Лены, мы пошли.
Мы направились на юг, начав второй этап нашего пути, теперь имея целью озеро Байкал. Местность была очень похожа на ту, которую мы прошли, когда направлялись на запад в сторону лагеря. Даже если мы все еще проходили через густые леса, и если на хребтах и холмах часто росли деревья, больше уже не было огромных лесов, встречавшихся выше на севере. Малорослые кусты, густые кустарники противостояли суровой зиме, везде почти в изобилии росла характерная буро-зеленая трава, колыхающаяся на сибирском ветру.
Мы провели нашу первую ночь после перехода через Лену в рощице на верхушке бугра. Пожарили наших рыбок, нанизав их за жабры на кончике прутика. Это первое блюдо из свежего продукта вместе с кашей было для нас пиршеством.
Утром Маршинковас, отошедший на некоторое расстояние, чтобы облегчиться, вернулся и дал нам знак следовать за ним. Заинтригованные, мы пошли следом. Он довел нас до маленькой поляны, где, все еще такой же таинственный, указал нам на что-то пальцем. В тени дерева стоял крепкий дубовый крест высотой чуть выше одного метра. Мы приблизились. Я удалил мох и плесень и прочитал надпись — буквы «ВП» (аббревиатуру, обычно используемую для обозначения понятия «вечная память»), три инициала имени и дату «1846 г.». Крест был явно дубовый, что не могло не удивить нас, так как в этом регионе росли только хвойные деревья.
— Знаете, — сказал Маршинковас, — мы, без сомнения, первые, кто видел этот крест с тех пор, как он был воздвигнут здесь.
Сержант Палушович поднес руку к меховой шапке, медленно снял ее и опустил свой бородатый подбородок к груди. Увидев это, мы переглянулись и, в свою очередь, обнажили головы, чтобы поклониться. Я прочитал про себя короткую молитву за упокой души того, кто умер здесь, и за наше собственное спасение.
Матерчатые прорезиненные ботинки, которые мы получили в Иркутске, износились. Теперь мы все носили мокасины и гетры собственного производства, направляясь на юг из расчета примерно сорок пять километров в день. Мы тратили на дорогу десять часов ходьбы ежедневно. Хотя все еще не видели ни одного признака человеческого присутствия, мы продолжали идти в ряд, на расстоянии друг от друга — на случай, чтобы если кто-либо из нас встретит кого не надо, то другие смогли бы беспрепятственно убежать. Наши отношения стали более спокойными, и мы свободно разговаривали. По вечерам, во время остановок, Смит часто был вынужден отвечать на вопросы относительно Америки. Мы понимали, когда он рассказывал, что Смит объездил Соединенные Штаты вдоль и поперек, и я помню, насколько нас очаровывало то, как он описывал Мексику и великолепное посеребренное седло, которое он купил там.
Он рассказывал нам, что в тот период, когда работал на уральских приисках, встретил американца, с которым познакомился в Москве. Так Смит пришел к выводу, что не был единственным среди своих сограждан, за кем следило НКВД.
Удачное метание дубины, за которым последовала неистовая толчея в рыхлом сугробе, принесли нам вкусное блюдо в виде зажаренного сибирского зайца и пополнили наши меховые запасы красивой белой шкуркой.
Наши успехи в области охоты были чисто случайными. Вооруженные всего-навсего одним ножом, одним топором и несколькими дубинами на всех, мы оказались очень плохо снаряженными для того, чтобы поймать дичь. Можно было бы относительно легко сделать простые и эффективные капканы, наподобие тех, которыми охотились солдаты в лагере, но необходимость в постоянном передвижении не позволяла нам заниматься этим. Нас утешало то, что пока у нас оставались еще хлеб, мука и крупа, эти случайные небольшие дополнительные блюда — свежая рыба и заяц, выпрыгнувший из норы слишком поздно, — поднимали уровень нашего питания гораздо выше обычной жалкой лагерной пищи. Мы много раз видели
