Печали американца

Мистер Т. улыбнулся:

— Я тоже.

Поздно вечером, когда я шел к метро, мне снова вспомнилась история дяди Ричарда. Я иногда думаю, что стала такой, какая я есть, именно из-за этого, из-за убийства. Я думал про мистера Т., про его отца и деда, про моего отца и деда, про все предыдущие поколения, населяющие душевное пространство внутри нас, про тишину на этих старых землях, когда призрачные тени движутся или переговариваются, но голоса их настолько тихи, что мы не слышим, как они говорят.

Хотя вечером следующего дня мы с Эглантиной демонтировали ее бечевочные художества, Миранда не поднялась, чтобы забрать дочь. Она просто позвонила Эгги по телефону, и девочка, пару минут поупиравшись, скатилась вниз по лестнице как миленькая. Давешний вечер с Мирандой перерисовал для меня очертания неведомой земли, которую мы называем будущим, этого прибежища страхов и желаний. Одно из моих желаний удалось постичь Джеффри Лейну, причем сделал он это с безумной скоростью, еще до того, как мы обменялись парой слов. Раньше я мечтал «завоевать» Миранду, привести ее и Эгги сюда наверх, в обитель семейного счастья. Теперь понял, эту женщину завоевать нельзя, этого не смогу ни я, ни кто-то другой. Она сама решила прийти ко мне со своей исповедью и мольбой, чтобы о ней хоть чуточку позаботились. Но в ней все равно жил дух протеста, жажда независимости. Она не желала, чтобы ей рассказывали ее собственную жизнь.

Голос Сони звучал тихо и твердо.

— Это все правда, — отчеканила она. — Папа спал с этой девицей и обеспечил меня братиком. Я только не понимаю, почему мама так спокойно к этому относится. Заладила: «Правда — это то, что есть», прямо не человек, а робот. Ей не нравится, что я не понимаю. А я все понимаю, просто мне это не нравится. Она говорит, что я должна пойти на эту встречу, где будут Генри, Эдди и Бигмакша.

Соня продолжала. Серый свет, пробивавшийся в окна греческого ресторана на Черч-стрит, где мы обедали, падал на ее строптивое личико. Мне никогда не забыть выражение этих глаз, оно врезалось в память с особой отчетливостью. За силой памяти стоит потрясение. Я хоть и был готов к положительному результату генетической экспертизы, но известие о том, что у Макса действительно оказался еще один ребенок, выбило у меня почву из-под ног.

— Решай как хочешь, но я рад, что ты не держишь это в себе.

Я подумал про Джоэля, которого никогда не видел. Этому мальчику предстояло сладить с отцом, превратившимся в объемистую стопку книг и четыре фильма. Интересно, он видел свою молодую мать в роли Лили? Сияющие глаза, чарующая улыбка… Капризный мотылек, фантазия стареющего мужчины. Удастся ли ему, как сыну Макса Блауштайна, найти для себя место и продолжать жить дальше?

— Ну почему ему было мало мамы? Неужели так трудно хранить верность?

Сорвавшийся на слове «верность» Сонин голос вывел меня из забытья.

Я покачал головой:

— Одно могу сказать: он очень тебя любил.

Она опять подалась вперед:

— Странно, правда, даже после его смерти я не могу ни с кем его делить. Я хочу быть единственной.

— Джоэль его ни разу не видел.

— Я не читала ни одной папиной книжки, — произнесла Соня, опустив взгляд на руки.

— Успеется.

— Не читала, потому что боялась.

— Чего?

— Что он перестанет быть моим папой. Наверное, не хотела лезть ему в голову, боялась узнать, что там. Боялась, что сгорю, что мир разлетится на куски, мир, который я так любила, разлетится на куски. Это так долго длилось, так долго.

— С одиннадцатого сентября?

— Нет, с того дня, как я увидела отца с ней, с этой… Никто не умер, все осталось как было, кроме мифа про лучшего отца всех времен и народов.

Соня уперлась в край стола обеими руками и налегла на него грудью.

— И с той поры каждую ночь одно и то же — падающие люди. Просыпалась от рвущего уши воя и не могла ни дышать, ни говорить.

— А сейчас? Не лучше?

— Все прошло. Снится иногда черт знает что, но это — нет. Я очень хочу, чтобы так и было.

— А сейчас у тебя любовь.

Соня подняла на меня глаза и покраснела.

— Такого со мной никогда не было. Это что-то совсем новое.

— Новое — это замечательно.

— Да, — кивнула она. — И папины книги — это тоже новое. Я наконец-то начала их читать.

После нескольких длинных и мучительных телефонных разговоров, в ходе которых были выложены начистоту и выслушаны со всем вниманием разнообразные надежды, слабости и иллюзии, Лора и я договорились: что бы между нами ни происходило, крест на этом ставить рано. И в честь продолжения наших не определенных окончательно, но очень значительных взаимоотношений Лора решила закатить для меня пир горой, на приготовление к которому, судя по виду кухни, ей понадобился целый день, если не два. Она так и села за стол, в переднике поверх обтягивающего черного платья. Я разлил вино по бокалам и собирался приступить к первому блюду — спагетти с морскими гребешками, петрушкой и красным перцем, как вдруг поймал на себе Лорин серьезный взгляд. Она ждала, затаив дыхание, пытаясь угадать по моему лицу, нравится мне или нет. Непонятно почему, но это ожидание тронуло меня чуть не до слез, и я замер с не донесенной до рта вилкой.

— Ты не любишь гребешки? — спросила Лора. — Что с тобой?

— Ничего. Просто ты такая…

— Какая такая?

— Такая щедрая.

Лора приподняла брови и расхохоталась:

— Вот так комплиментец, ничего не скажешь. Женщине надо говорить, что она красивая или сексапильная, а ты… Щедрая… Щедрая — читай, жирная.

Но я не давал ее смеху сбить себя:

— Щедрость — это качество, которое меня всегда восхищает.

Лора потянулась ко мне.

— Спасибо, милый, — сказала она ласково. — А теперь доедай свою пасту, а то совсем остынет.

Мы ели пасту, и телятину, и салат из рукколы, и пили вино, и смеялись, и среди еды, питья и смеха я впервые смог хорошенько рассмотреть ее веселое щедрое лицо, которого, оказывается, никогда раньше не видел.

Инга сняла номер люкс в отеле «Трайбека-Гранд», недалеко от дома. Именно здесь и должно было состояться «собрание письмоторговцев», как она его назвала. Нужна была нейтральная территория, но общественное место для этого не подходило. И Генри и Бургерша письменно обязались не предавать огласке ни единого сказанного во время встречи слова. Без сомнения, любопытство снедало их настолько, что они готовы были прийти даже на этих условиях. Соня, хоть и неохотно, дала согласие на участие, и я подтвердил, что готов исполнить роль стража порядка и благожелательного стороннего наблюдателя. За несколько часов до встречи я почувствовал нарастающее волнение и уже ставшую привычной одышку. Мне опять не хватало воздуха.

Последний раз я видел Эдди Блай еще в ее киношные времена и, глядя на нее сейчас, понял, что имел в виду Бертон, когда назвал ее «несколько суровой». Незнакомая жесткость заострила некогда мягкие черты, особенно нос и подбородок. Избавившаяся от алкогольной зависимости, но по-прежнему курящая и