не слепы. Видят. Учить меня взялись. Но я тоже не дервиш. Имею кое-что про запас. Я к тому, чтобы во всем содеянном не произошло конфуза. Плохо, если считаете, что ограждены от неприятностей. Заблуждаться также грешно, как и не верить. Мир многолик, то есть многочислен. Вставать против него, что махать палкой на ветер, что колотить ею по волнам безразличного океана. Куда ушла часть людей из вашего монастыря? А? Мир глуп. Его можно много раз обвести вокруг пальца и облизать этот палец. Я правильно рассуждаю. Сы Ван![7] С вашего позволения я завершу монолог.
Дэ мутно смотрел в простертую даль. Казалось, слова гостя его менее интересовали. Злобствующая ирония говорившего больше не выводила его из себя.
— Упорствующий старик, ты очень пожалеешь, что недружелюбно разговаривал со мной. Не так-то просто спрятать глаза от людей. Всесильный и удачливый Чемпион наследил в Циндао. И ему скоро покой не сном будет. Нельзя так дерзко грубить почтенному народу. Не кляни судьбу измывающуюся. Сам ставишь кровавые мазки на ее ужасающий след,
— Ты разговариваешь языком мафии. Нет больше у меня для тебя слов. Уходи, пока я не отдал распоряжение вытолкать тебя за ворота. Не стоит мне угрожать хотя бы потому, что ни я, ни мои люди никогда не боялись преступников. Кости осмелившихся давно обглоданы шакалами, исклеваны стервятниками. Уходи. На все воля всевышнего. Все пути и концы тех путей в его всевидящей деснице.
Шанхаец отступил на шаг назад, воскликнул:
— Вот оно, китайское сердоболие. За какого-то басурмана свои души кладем, людей теряем. И все затем, чтобы они позже поносили Великую Поднебесную — единственную Срединную во Вселенной. Не бывать тому, пока в жилах китайцев течет ханьская кровь! — бурно закончил он. — Кто не с нами, тот против нас! Мы вернем Поднебесной ее изначальную кровь первозданной чистоты. Горе и бедствие тому, кто отходит от заповедей священных предков.
Не попрощавшись, он резко вышел из комнаты. Через несколько секунд толпа ступала по дороге и сыпала проклятия на невинную изморенную местность.
В дверях стоял Хан Хуа.
Дэ не видел, как тот вошел, но почувствовал его присутствие. Зорко вглядываясь в удалявшуюся толпу, спросил:
— Сколько их?
— Двадцать три.
— По дороге шли?
— До развилки Черным ущельем.
— Значит, и обратно так пойдут. Возьми людей — на леопардовой тропе засыпешь камнями. Если пойдут дорогой, у малого перевала каждый из пришедших должен встретить последнее небо. Это война. Никто в живых остаться не должен. Спеши.
Настоятель несколько минут сидел хмуро и неподвижно. От напряжения мысли глаза его то блестели свирепым огоньком, то затухали в отчаянном бессилии. Крепкие пальцы неподвижно покоились на коленях, губы намертво сжались в неопределенной настойчивости.
Он вызвал двоих, довольно пожилых даже по монашеским меркам, служителей.
— Пойдете в Циндао, — сказал он, когда двое неподвижно застыли у входа. — Найдете Вана. Остальное вы слышали. По-видимому, Мус выдает его. Слишком безбоязненно ведет себя. Оттуда двинетесь к югу. Нас опережают.
После стариков появился Карающий Глаз.
— Группу немедленно в Шанхай. Поведешь сам. Там все дьявольское отродье дебош на костях готовит. Русу великий город ни обойти, ни объехать незамеченным. Соблюдайте осторожность: за нами чьи-то глаза. Не верю, чтобы эти недоумки самостоятельно столь много могли прознать про наши действия.
Коу Кусин неслышно растаял в сдвинувшихся сумерках.
Вроде все. Но внутреннее смятение крепче схватывало с каждой минутой. «Неужели их видят? Неужели кто-то цепко притерся к монастырю? Может, только Вана и видели? Может, блефуют.»
До глубокой ночи сидел настоятель, размышляя над последними событиями. Знал уже, что выродки из шанхайского кэмпо надежно завалены камнями в пропасти. Утром будет Пат.
Вдруг в темном проеме окна появилось гибкое тело небольшого зверя. Коротко фыркнув, мягко спрыгнуло на пол. Дэ узнал Муса. Кот был худой, потный. Всегда живая, лоснящаяся шерсть напоминала сейчас сваленную, поношенную шубенку.
Мус подошел, обнюхал настоятеля, лизнул руку и начал тереться головой о локоть.
На шее висел тонюсенький ошейничек. Монах снял его, распорол, между двумя слоями, вытащил клочок бумаги. «Великий город… — без труда читал Дэ кодовые царапины. — ждут…»
Настоятель удовлетворенно сжег записку. Все правильно. Его предположения верны. Кот опоздал с донесением на шесть-семь часов.
Мрак ночи становился плотней. Тянуло сыростью. Настоятель укутался в хитон и тревожно заснул на циновке, на которой все это время сидел.
Глава восьмая
ПОТРЯСАТЕЛИ
Плоско раскинувшаяся на огромной территории громада величайшего города земли — Шанхая. Все есть в городе — и красота, и убогость, богатство и нищета, великолепие, мерзость, гордость, подлость, власть, мафия. Центральная власть и власть всякого приболевшего тщеславием. Власть мнящих себя не ниже иже стоящих на официальных ступеньках социальной лестницы. Власть держащих и за власть придержащихся. Всем хватает места в городе, где народу насыпано, словно риса из прохудившегося мешка. И каждый не прочь пристроиться к какой бы то ни было группке или, лучше, к солидной организации, чтобы выбраться из давящей на гордое сознание нищеты. Шанхаец, он сродни римлянину античных веков: и горласт, и ухватист, и боец справный. Только веди его.
А город, удобно стоящий на берегу двух теплых морей, растет и растет по краям вширь, а в центре и у набережной — вверх, как добротный куст на плодородной почве. Это у его бетонных причалов бурно стелется море-река Янцзы. Это здесь, так считает каждый китаец, Великая Срединная имеет свойство двух половин; северной и южной частей империи. Это город, открытый парусам всех стран. Это город, за которым недоброе око столицы настороженно следит как в годы лихолетий так и в тихие времена. Никто не знает настоящей численности города-мегаполиса, города-страны. Справочники стары, медлительны. Не должны и жители знать, сколь опасны они своей численностью. Там ведь немало кварталов иностранцев. Поветрие либерализма и анархии может всколыхнуть массы в любой момент. Потому так строги отцы государства к городу-гиганту, городу-первенцу. Но это, видимо, единственная ниточка, которая приковывает столицу к городу. Далее о самом городе, его проблемах должны заботиться местные власти. Но, если столица не справляется с обустройством своих горожан, то как способен решить проблему миллионов провинциальный город? Здесь неудачная шутка вызывает только ожесточение. И поэтому в городе все есть, всего вдоволь: от политиков до проституток, от полицейского до бандита, от рабочего до безработного богатея, мандарина и, конечно, нищего. Удивительный город. И сумасбродный город. Никто ничего не знает. Никто никому не подчиняется за просто так. Походи по городу, ноги собьешь, поймешь не более того, что видишь на рекламных проспектах иллюстрированных журналов. А газеты? Для такого города это не газеты. Как и журналы. Но в нем весело: тебя и одурачат и побьют. Затолкают, вышвырнут на боковую улочку, а то и с набережной в не совсем свежую воду. На тебя просто могут не обратить внимания, как, впрочем, в любом немаленьком городе. Но главное преимущество великого города в том, что каждым китаец чувствует себя в нем китайцем, и каждый чужестранец… чужестранцем. Вот это город! За что его все поголовно любят и по- своему лелеют. Повторить его нельзя. Не хватит ни фантазии, ни сил. И увидеть там на улице можно рикшу прошлого века и машины всех марок последнего года. Девушку в легкомысленно просвечивающем наряде и даму, наглухо заштопанную в тридцатиградусную духоту, ослов на дорогах и мудрецов, вкопанно застывших
