обмякло, приняло отрешенное выражение. Руки сначала сошлись вместе, но на разной высоте, ладонями внутрь, потом молниеносно разошлись в стороны, вниз, как бы раздвигая массивный занавес.
Скоро монах увидел мутный блеск вод Синьцзяна. Вдоль берега копошились рыбаки и перевозчики. Лодки приглашающе покачивались на волнах. Но он шел в отдалении, приглядываясь к суднам, определяя, какое удобнее выкрасть. На берегу находилось много народу, занятого своими бытовыми делами. Они изредка поглядывали в сторону города, прислушиваясь к пальбе, пожимали плечами, перекидывались недоуменными репликами между собой.
Возможности предпринять что-нибудь неординарное не представлялось. Долго шел он вдоль реки, пока не увидел, как очередная лодка с мотором причалила к берегу и ее владелец начал переносить поклажу на землю. Мотор он не заглушил. Осмотревшись, Рус не раздумывал — подошел к лодочнику, нагнулся к нему… Там и оставил лежать его у плескавшейся вонючей воды.
Лодка круто пошла вверх по реке, выдавливая из себя всю мощь тех сил, что были в нее заложены. Чуть не на форсаже прошла окраину города и скрылась за поворотом.
Рус сидел на подрагивающей корме и… плакал. Смоченной в речной воде майкой оттирал ушибленные места, лицо.
Глава четырнадцатая
Уже сутки полковника Чана не оставляла в покое назойливая мысль, зачем на поиски монаха привлекаются преступные формирования. Ясно, что приказ не от генерала. Но, видно, Чану не понять, что разыгрывается в верхних этажах, если некоторые силы судорожно хватаются за любую подвернувшуюся возможность. Не подоплека ли это тех событий внутренней борьбы за власть, лоскутки которых изредка проникают на страницы западной печати. Чан иногда завидовал мощной информированности газетных концернов. Получалось, что если постоянно просматривать «Вашингтон пост» или «Таймс», то будешь лучше осведомлен о своем правительстве и его закулисности, чем живя в столице и даже занимая такой пост, который находился в его руках. Конечно, кое-что имелось у него, но по сравнению с печатью оно почему-то казалось до обидного не полным и как-то несущественным. Часто задумывался о всесилии и информированности журналистских кругов. Почему у его людей не получалось вот так прямо, открыто, с долей простой наивности заводить разговоры в светских кругах на темы, волнующие не только отделы иностранных разведок. У газетчиков получается. У них все получается. Они настойчивы, назойливы. Не у этого, так у другого выпытают нужные сведения. И подадут его так, что кажется все известно этим, до конца напичканным фактами и документами журналистам. Создавай архив из данных только репортерского толка, и он будет ничем не беднее, а в некоторых случаях и более богат материалами, чем государственный секретный фонд.
Чан невесело побарабанил по столу. По всему выходило, что и он под недобрым наблюдением охочих до его карьеры кругов. Может, это и не плохо. Во всяком случае такое положение позволит остаться ему сторонним наблюдателем до некоторых осязаемых моментов. Чем больше глаз, тем меньше ответственности. Он проведет этих мнящих бездарей такими путями по руслу операции, что им останется только сожалеть, что ввязались в столь не стоящую преждевременных слов авантюру.
Все чего-то выжидают. Вся страна сейчас более похожа на приостановившегося, присматривающегося путника. Несомненно, годы скандальных потрясений не прошли мимо совести нации, но она еще не способна на решительные изменения. Время, когда момент выжидания стал явно осязаемым, чувственным, после которого бурно придут новые решения, а опыт прошедшего ярче выдвинет то, чего так не хватало в трагические моменты крутой истории. Потому все приостановилось. Не желают рисковать. Выжидают, куда дунет ветер развития. Какие общественные силы возьмут верх. Да, здесь, если что не так, можно крепко сорваться, — заключал свои размышления в невеселую оболочку Чан. Но общая неразбериха, закаленная камнями жестких отношений, течениями подвохов и ямами уловок, позволит ему выйти достаточно сухим из соленой, прогорклой воды непритязательных отношений между спецслужбами и чиновничьим аппаратом столицы.
Полковник посмотрел на часы. Уже пять минут, как должен войти майор Винь с представителем «Зеленого круга».
Ужилась банда и в настоящее время. Ни слов, ни мыслей. Непредсказуемы решения властей щекотливые годы.
Но и монахи для него представляли собой подозрительную во всех отношениях сатанинскую общину. Что за наваждение? — Чан тряхнул головой. — Почему подсознание полно убеждениями, что с ними лучший способ отношений — осторожность, осмотрительность. Почему в перипетиях с ними не чувствуешь той силы власти, которую имеешь и в которую облечен? Как доводят они твою привилегированность до чего-то далеко не существенного, стороннего? Каи независимы. Как отчужденны. Что можно предпринимать против них, если сам все время натянут, как струна, вечно в ожидании гнева начальства.
Для чего они? — не первый раз задавал себе привычный вопрос полковник. — Что держит их так жестко по отношению к власти? Не может быть, чтоб цели и идеи прошлых веков все еще терлись в мозгах престарелых архаров. Нельзя же быть в такой степени гибельно фанатичными. Какую таящую в себе силу представляют oни сейчас? Поди, дай ответ, если агенты, подсылаемые к монастырям или гибнут при странных обстоятельствах, или заболевают неизвестным дурманом. Медики бессильны дать диагноз заболеваниям. Обещали покопаться в старых медицинских талмудах, но пока ничего. А что он, Чан, когорого ценят за компетентность и оперативность, сметку и изворотливость?
Ленивый ход мыслей прервала скрипнувшая дверь. На пороге стоял Винь.
Полковник не стал дожидаться доклада: — Пусть заходит. У Нас мало времени. Быстро вошедший человек был небольшого росточка, расторопный, с подвижными руками, неподвижным тусклым взглядом, неестественным для коротышки лицом. Может, под шестьдесят, может, за шестьдесят.
Он с достоинством поклонился, сел на предложенным стул.
«Четвертый служитель», — так проходил по рангу своей организации посетитель. Данные по нему имелись в архиве, поэтому Чан знал, как с ним разговаривать. Он сел за стол, из-за которого секундой раньше встал, чтобы кровно не обидеть гостя, приветствовать его всеми ритуалами, которых тот заслуживает.
— Уважаемый Пин, обстоятельства сегодняшнего момента сложились так, что мы снова обращаемся к вам, за помощью в не совсем складном для нас деле.
Главарь, не моргая, смотрел перед собой по-бараньи кругло раскрытыми глазами.
— Начальство решило, что опыт и знания дел помогут вам, а вы, соответственно, нам. Дело касается поимки русского агента на нашей территории. В вашу функцию войдет не самое основное. Вам требуется отсечь своими силами ту часть его сообщников, которые осмелятся помочь ему. Разрешается применить оружие в той степени, в какой выявит обстановка.
Чан замолчал, ожидая реакции служителя. Но тот молчал, по-видимому, считая, что офицер ему не все сказал.
— В прочие подробности вас введет майор Винь. Снова пауза. Наконец скрежещущий голосок надменно изрек:
— Но я не слышу основного, господин полковник. Чан посмотрел на Виня. Тот кивнул и сбивчиво заговорил:
— Уважаемый служитель, в качестве вознаграждения вам предлагается десять тысяч долларов.
«Четвертый» скривился в плоской усмешке.
— Что доллары, это хорошо. Но кому прикажете эту сумму показать?
— Как, кому? — заторопился со словами Винь. — Вам и вашим людям.
— Любезное со стороны властей родительское попечение. Но каково понравится сие почтенное отношение Верховному и следующим по рангу служителям. От них зависит добро на участие в ваших акциях.
Чан хмуро посмотрел на майора.
— Уважаемый Пин, сие не акция, но действие, идущее свыше. Мы выполняем. Это серьезная
