гордостью большой страны.
Чан в который раз менял направление разговора, перебивая богатую речь генерала, заводя тему в удобную заводь рассуждений.
Шеф слушал полковника, неотрывно наблюдая за его манерой вести диалог. Только ему позволял он высказываться вольным стилем до конца в доказательство своих истин. И только ему доверял он больше, чем другим. Слова Чана всегда выдвигали весомый довод для продолжительных раздумий. Полковник был человеком разносторонних деловых способностей, тех качеств, которые генерал ценил в своих подчиненных особенно. Прирожденный дипломат, Чан любил и умел скрытно пользоваться психологической игрой слов. Генерал видел это, более того, в полной мере сознавал возможности подчиненного, никогда всерьез не перечил ему. Самому под семьдесят: тщеславие и самолюбие, как начальника, его не жалило, не бередило душу большими удачами подчиненных. Тем более, что Чан никогда не перегибал более, чем нужно. Полковник в точности исполнял указания начальника, но практическую сторону приказа выполнял на свой манер, сообразуясь с обстановкой.
Это устраивало.
Известно, что спецслужбы непредсказуемы в планировании отделов госаппарата. Неудачи естественны и нередки. Часто ведут к смене руководства. Но вот полковник каким-то только ему известным маневром умел заводить неудавшуюся операцию в то русло человеческих понятий, где недоумение и начальственное распекание переходит в выжидание, выжидание — в удивление, дальше — в заинтересованность, любопытство, и как-то сами приходили и логично выкладывались выводы о максимально проделанном и несуществовании иных каких-либо приемлемых путей. Эта сила устойчивости полковника невольно вызывала уважение к нему и ту же уважительную настороженность. Но начальник также знал, что Чану никогда не занять место в его кабинете, поскольку верхам нужен не талантливый, а послушная их указаниям марионетка. Поэтому генерал пока занимал еще место за широким столом, позволял своему подчиненному пользоваться в полной мере той свободой деятельности, которую мог позволить с высоты своего положения.
— Хорошо, — приостановил он неожиданно резко для себя долгий монолог подчиненного. — Пусть Шао ведет мстительную борьбу с парнями из Шанхая. Нам проще. Почему вы, полковник, в данной ситуации не очень оперативны?
— Я китаец. Этим все сказано. Услуживать янки не готов. Им нужно убрать монаха. А мне он нужен живой. Им на руку, чтобы протрясли весь Тибет. Но мне важна целостность моего народа, как нации, на всех уровнях социальной лестницы.
Янки везде экспериментируют по своим интересам. Здесь, в своей стране, я буду всеми силами противиться этому. У меня еще не все необходимые сведения. Да и никто не может с полной ответственностью указать; в стране монах или за пределами.
— Может быть, вы и правы, но слишком много у вас недругов, чтобы вы могли так спокойно и безмятежно медлить, не думая о дне завтрашнем. Они стоят выше вас и готовы заполнить вашу вакансию своими людьми.
— Но не приходит ли вам большее после сказанного? Ведь если бы мы вначале не торопились, как того требовали Теневой и янки, осмотрительней подошли к делу, парень был бы процентов на восемьдесят наш по отношению ко времени, которым он обладает в своей жизни. Монахи — та же деревенщина. С ними надо добрей, ласковей. На языке той правды, которой они внемлют. И все. Никаких жертв: ни денежных, ни людских. С ними можно жить, можно существовать. Они наши — великоханьские. Ими можно управлять. Мы — центральная власть. Просто так против они не будут поднимать ни слово, ни оружие. Мы можем их доразогнать, как в шестьдесят шестом. Уничтожить последние монастыри. Но что это даст? Монахи—аскеты. Лучшей жизни не ищут. В города не стремятся. Со своим скарбом переселятся еще дальше к западным границам Срединной, к Непалу, Индии. Кто тогда уследит за ними? Там уже слышна крепкая оппозиция. Отторжения территории требуют. Вот это угроза.
Генерал поднял руку, останавливая полковника.
— С высоты моего места мне трудно одобрить твои слова, равно как и твои смелые мысли. Но в них много существенного, злого для нашей действительности. Отрадно мне, что в словах твоих острым стержнем высится китайская логика, мотив нашей нации. Верю, справишься с заданием в той степени, какой требует обстановка на сегодняшний день.
— Монахи достаточно проницательны, чтобы улавливать направление политики нашего правительcтва. Достаточно сметливы, достаточно выдержаны, достаточно мудры, чтобы не видеть выгоду сотрудничества с нашими службами. Что они на протяжении длительного времени и осуществляли в немалой степени честно и корректно.
— Верю. Верю вам, полковник, как и им, — генерал слабо улыбнулся. — Помните о своем кресле. Оно нуждается в большей опоре, чем монахи. Летите в Чунцин. Утром и вечером я буду ждать от вас донесений.
Глава четвертая
НЕ СТРЕЛЯЙТЕ В БЕЛЫХ ЛЕБЕДЕЙ
И когда еще все люди спят,
Пусть твоя душа от сна проснется.
Ты послушай —
Лебеди летят,
Это крик их дальний раздается.
Наполняя радостью людей
Вот они мелькнут за поворотом,
Не стреляйте люди в лебедей,
Не прервите гордость их полета.
Чтобы не остался сиротой
Человек в умолкнувшей Вселенной,
Пусть они родятся с высотой,
Их тропа небесная нетленна.
Темень сознания настороженно очнулась, прислушалась. Разносторонние легкие шумы окружающего мира ласково касались органов чувств, осязания. Благодатный покой более усиливал расслабленность, негу усталости. Тело будто бы исчезало, растворилось в просторах недвижного эфира. Только плавная мысль; чистая, четкая — выкристаллизовывалась на фоне фосфоресцирующего спокойствия и вибрирующей тишины. Ярко в подсознании проносятся отдаленные миры, фантастические видения, поразительные существа. Свободный разум. Легок, необычен. Ничто не тревожит. При такой чистоте восприятия может разрешиться любая проблема. Ничто не омрачает, не заслоняет от ясных, светлых мыслей.
Но что это? Дальний закуток подсознания начинает подавать короткие импульсы настороженности. Они постепенно усиливаются, чаще приходят из глубин контроля. Напоминают о сущем. Включают организм к жизни, к контакту с реальным миром. Дремный переход от подсознания к сознанию. Отчетливей слышна листва, игриво тронутая ветром, запахи, разносимые им. Чувство осторожности, чувство сознания. Вновь воскресшее чувство опасности, чувство чего-то изначально тоскливого, обреченного.
С каждой секундой живая мысль жестче бьет в висок. Расслабленный эфир исчезает под постоянными ударами жизненной коллизии. Заработали все отделы мозга, побудительная сила застучала в них полной рабочей нагрузкой.
Веки дрогнули, но не раскрылись. Зачем? Зачем открывать их в божественную минуту предутренней дремоты? Той минуты, когда ты расслаблен до основания, нега владеет всем телом и нет желания ни
