хорошая выпивка в хорошем кругу. Что за тема: какие-то монахи. Они вино не пьют. Значит слабы. Разве могут они в чем-нибудь сравняться с нами? Кто их знает? Никто. Только мы. И то потому, что нам навязал их этот нетипичный, непрактичный янки.
Щавлик он. Вот вино-это величественно, диспозиционно, органично, вечно. Замечаете? — И где ты, мой дорогой Отто, уже успел нахрюкаться?
— Мюллер ласково тронул коленку товарища.
— Пока вы все, господа, так несущественно и неинтересно базарили, силы солидарности перевели незримо в меня часть содержимого этих прекрасных для души и тела сосудов. Вот это и есть торжество вечности и благодушия. Ради этого стоит жить, господа.
— М-да, — неосуждающе, но посмеиваясь, качал головой Мюллер, — непотопляемый Скорцени. Может ты и прав. Пора хлебнуть по стаканчику и закусить.
Коллеги охотно и весело хряпнули по одной, приставили пыльные рукава к носам, втянули в себя столетнюю пыль с мундиров. Налили по новой. Чтоб было.
— Русские, вот пили, пили, — гнул свою бутылочную диспозицию Отто, — ни о чем не думали и выигрывали. Когда думаешь, перестраховываешься, боишься, остерегаешься чего-то, молишься вечно кому-то, время упускаешь и остаешься всегда и постоянно в большом проигрыше. А русские, — трах спирта по алюминиевой кружке и никаких сомнений: что начальник, что противник-и черт их не берет. Никого не боятся. Так и надо. Бог им помогал. Не отказывал. Выпили, перекрестились: и с богом. А стратегия? — она хороша на картах. Тактика хороша на местности. А мы здесь. Вино в бутылках. Что нам еще нужно?
Так хорошо жили. Радовались даже, — Скорцени осоловело обвел всех взглядом. — Не помню уже почему, но мы всегда радовались. Кто хочет, то живет. Кто хочет, тому никто не мешает умереть. Такова логика жизни. Так мы сделаем и с монахами. Выпьем за это господа. И ни о чем не думайте. Пусть за нас сам господь думает. Это его проблемы, его заботы. Наше дело стрелять и ни о чем не думать.
Фужеры тоскливо звякнули и содержимое, по звуку близко к унитазовому, перешло из оного в иное. Причмокнули. Занюхали. Крякнули.
Мюллер потянулся за килькой. Скорцени за квашеной капустой. Более молодые за огурчиками и солеными грибками.
— Чего не жить? — совсем расслюнявился Отто. — Дался нам этот бездомный. Жили без него, без него и дальше проживем. Пусть Динстон давится один. У него денег полные чемоданы. Давайте лучше радировать герру Брюнеру, пусть возвращается с ребятами обратно. Он прекрасный компаньон и в выпивке, и в картах. Я его очень люблю и уважаю.
— Правильно Отто, — смело, как на собрании, поддержал товарища Мюллер, — есть мысль в твоих прекрасных словах. Надо подумать.
Сам нажал кнопку. Вошли двое дюжих ребят. Нежно приподняли совсем обмякшее тело Скорцени.
— Обождите господа, — будучи еще при памяти и уме, — заупрямился Отто. — Мы еще не все выпили. Из всех стволов — на-а-льем. Мы им покажем. Никитку лысого первого на плаху. Он на нас каблуком махал. Чурбан. А там бомба.
Эксдиверсант широкими глазами, но совсем невидящим взором смотрел вокруг.
— Чего не пьем, господа? Выпьем.
Коллеги охотно поддержали ослабевшего товарища, чокнулись с ним.
Выпили. Наконец-то бурно захрапевшего Отто аккуратно унесли в опочивальню.
— Да-с, слабеет наш друг. Что-то у него здоровье в последнее время совсем пошаливает. Надо доктора к нему приставить. Сколько людей с Брюнером на корабле?
— Всех своих дружков с бригадами собрал. Должно быть более двадцати человек.
— А китайцев?
— При посадке никто из них замечен не был. Да и как им перегримироваться.
— А в команде? В обслуге?
— Ни одной азиатской рожи на корабле. Лайнер относится к люксу.
— Не совсем верно, господа, — вмешался самый молодой, пятидесятидевятилетний штандартенфюрер Курт. — Имеется одна дама азиатской внешности. Кажется филиппинка по паспорту. Группа телохранителей при ней с китайскими физиономиями. Всего человек тринадцать.
— С монахами у нее есть что-нибудь общее?
— Скорее всего нет. Баба-просто дуреющая миллионерша.
— Брюнер предупрежден.
— Еще нет. Но сегодня вечером он будет об этом знать.
— Вот так вот. Возрадовались. А на лайнере целая группа китайцев.
— Вопрос проанализирован. С ее стороны опасности не предвидится.
Она скучающая туристка. Красавица. Красивые женщины собой никогда не рискуют.
— Пусть. Но как все сразу меняется после этой новости. Может она и не при делах, но сердце уже не хочет верить никаким успокаивающим рецептам. Раз там тринадцать китайцев, не лучше ли забрать Брюнера с людьми домой и пусть все остальное катится ко всем чертям вместе с Динстоном, как умно сказал Отто. И так мы от этого русо-американца потеряли более двухсот человек: аж жуть кладбищенская пробирает.
— Брюнера уже не сможем снять. Пока пусть идет все, как он планировал. Может на этот раз и повезет. Русский же рискнул сунуться на корабль. Может не понимает всей опасности, но отступать не собирается.
— Еще никто не знает, что он на лайнере. Да и в городе ему проще не было бы. Полиция на хвосте. Здесь наверняка раненого не спасти. А там шанс повыше, чем здесь.
— Допустим. Но теперь я не уверен в положительном исходе миссии Брюнера. Там всякое может случится. Но вы не могли бы предсказать, что там может быть совершено такое, что помешало бы Брюнеру.
— Да, много чего. Например, на вертолете заберут раненого. Здесь проблем нет. Кто может помешать?
— Предупредить надо.
— Предупредим.
— А если у них подводная лодка в нейтральных водах?
Мюллер засмеялся противным смешком.
— Иди ты к черту. Не мути океаны. Может авианосец китайский в нейтральных водах? Или тибетский НЛО. Дороговато это для монахов. На такие расходы они никак не потянут. Лучше давай еще по одной выпьем, а то мало ли что еще нам померещится от собственных фантазий.
Выпили. Закусили. Помолчали. Разъехались.
Глава третья
Рус, соблюдая все возможные меры предосторожности, медленно шел по своей палубе. Из щели двери его каюты исходила тоненькая полоска света. Монах возвратился к служебному помещению, сказал коридорной, что в его отсутствие в каюте кто-то здорово нагадил.
Женщина, не говоря ни слова, пошла вперед. В дверях Рус немного притормозил, приготовил пистолет. Служанка открыла дверь, вошла. Тихо.
В кресле, расслабленно развалившись, сидел какой-то немного полноватый сеньор. От него исходило настороженное благодушие и приветливая улыбка.
— Кто вы? — стараясь не проявлять агрессивности, спросил монах.
— О, сеньор Рус, прошу не опасаться меня. Я здесь по просьбе сэра Маккинроя. Он просил вас внимательно выслушать меня.
Рус проверил ванную, вторую комнату. Пусто.
Запричитала служащая.
