Йенсен».
Я жил в Тарме уже три недели, когда решил пересечь поле с какой-то зерновой культурой, чтобы добраться до небольшого перелеска, в котором еще не был. Вдруг я увидел, что за мной бежит мой собственный дед. Я похолодел. Догнав меня, он заорал:
– Алё, у тебя все дома? Ты топчешь чужой урожай.
Я с изумлением уставился на него. Он стоит в каких-то десяти сантиметрах от меня и талдычит об урожае! Не знаю почему, но, видимо, в тот момент это показалось мне наиболее естественной реакцией, и я пару раз молча ударил его рукой в пах. Он удивленно отшатнулся:
– Да как ты смеешь!
– Вы бьете меня, я вам отвечаю. Оставьте меня в покое, и я отстану от вас.
Мой голос срывался, и я отнюдь не выглядел так мужественно, как мне хотелось.
– Тогда уважай чужую собственность!
Я ждал, но он так больше ничего и не сказал, и я понял, что он орет на меня только потому, что я зашел на поле, а отнюдь не потому, что узнал меня.
– Ты что, не узнал меня? Разве бабушка не сказала, что я приехал? Это я, Николай.
Дедушка побледнел и отступил еще на несколько шагов. Он смутился и явно подбирал слова, но единственное, что он смог выдавить из себя, было:
– Уважай чужую собственность!
– Ну да, ты вроде уже это сказал. Больше ничего не хочешь добавить?
– Человек тратит свое время и силы на то, чтобы засеять поле и ухаживать за ним, и вдруг появляешься ты и вытаптываешь его. Это называется «вандализм».
– Так это даже не твое поле?
Я не имел абсолютно никакого желания вступать в борьбу по поводу чужого потоптанного овса, так что повернулся и продолжил свой путь через поле, уже демонстративно топча колосья ногами. Продвинувшись метров на сто, я услышал крик деда:
– Я слежу за тобой, Николай! Веди себя пристойно!
А я совершенно не ощущал никакого трепета перед стариком.
Печенье, телевизор, собственный домик в провинции – и никаких угроз. Мой образ жизни не сильно отличался от копенгагенского. Только там мне было как-то грустно и одиноко. А здесь так классно смотреть телевизор весь день напролет. Живот мой совершенно успокоился, узел исчез.
Велик и Свищ
Я регулярно питался в «Лас-Вегасе». Конечно, не каждый вечер, но большую часть вечеров. И я был не единственным, кто пристрастился к грилю. Те два парня (Велик и Свищ), что так пристально таращились на меня в первый день, тоже были завсегдатаями этого заведения. Они оба работали в автомастерской. Свищ был типичным кузнецом – высокий и широкоплечий. Маленький и щупленький Велик, напротив, совсем не походил на кузнеца. На первые несколько недель они оставили меня в покое, хотя им не терпелось завязать знакомство. Особенно Велику, который придвигался ко мне все ближе и ближе и однажды подсел за мой столик, следя за моей реакцией. Не рассердился ли я? Но мне было любопытно узнать, чем же я так их заинтересовал.
– Так ты, стало быть, копенгагенец?
Я улыбнулся. Так вот оно что.
– Ну да. Николай. – И я протянул ему руку.
Он сразу же пожал ее, придя в какое-то возбуждение:
– Велик, или Йонас, но все называют меня Велик. А могу я поинтересоваться, что привело тебя сюда? Я бы еще понял, если бы ты переехал из Хернинга, но из Копенгагена в Тарм…
– Мне хочется покоя.
– А… А обрести покой в Копенгагене совсем никак нельзя?
– У меня не получилось.
Свищ подслушивал наш разговор, стоя у игровых автоматов, а Велик с любопытством разглядывал мою левую руку. Указательный палец на ней почти не сгибался – я сломал его в драке и обнаружил это, когда было уже слишком поздно для правильного сращения костей. Он приподнял свою правую руку, поддерживая ее указательным пальцем, который сильно сгибался в обратном направлении.
– Прям как любовники, – он засмеялся, – у тебя не гнется, так что у тебя мужик.
Я улыбнулся.
– А другие болячки у тебя есть?
– Есть немного.
Свищ подошел к нам, держа в руке пригоршню только что выигранной мелочи. Высыпав монеты на стол, он протянул мне руку:
– Привет, я Свищ. Наверное, это очень круто.
– Николай. Что именно круто?
– Жить в Копене. Там хоть что-то происходит. У вас жгут машины и устраивают уличные драки.
– Ну, не каждый же день.
– А у нас вообще никогда. Здесь же ни черта не происходит, – посетовал он, сев за стол.
– У вас прикольные кликухи.
Эта моя фраза вызвала у них гордость. Велик широко улыбнулся:
– Мы и сами прикольные.
Его глаза сияли от волнения, он жадно смотрел на меня.
– Ты, кажется, что-то начал рассказывать. – Свищ тоже сгорал от любопытства.
– Ага, о своих болячках. У меня передние зубы искусственные, верхнюю губу я дважды рассекал, три пальца были сломаны, а еще у меня есть небольшой шрам на подбородке, шрам на плече, два сломанных пальца на ногах, шрам на правом бедре, большой шрам на спине. Кроме того, у меня был разрыв барабанной перепонки, переломы двух ребер и трижды рассечена левая бровь. Вот как-то так.
На губах обоих моих собеседников застыла потрясенная улыбка.
– Каково же происхождение всего этого богатства?
– А вот об этом мне не хотелось бы рассказывать.
– А что с руками? О них ты не сказал. – Свищ показал на шрамы на запястьях.
Я глубоко вздохнул (вот почему я редко носил футболки).
– Это похоже на попытку самоубийства.
Я попытался найти правдоподобное объяснение, но не смог, так что в итоге только смущенно усмехнулся и пробормотал:
– Да нет, это не от этого. Я теперь уже даже и не вспомню, как они у меня появились.
– По пьяни? – спросил Свищ.
Я кивнул, и Свищ засмеялся:
– Обычное дело. Я, например, абсолютно не помню, как я сломал указательный палец.
Они пытались вытянуть из меня как можно больше, но я был осторожен в своих рассказах. Поэтому им пришлось самим делиться своими историями.
Это были какие-то совершенно безумные рассказы, в которых фигурировали суперклей, пластмассовые солдатики и половой член спящего Свища. Велик стянул с него штаны после их очередной попойки, отыскал своих солдатиков и немного суперклея и поставил на члене Свища батальную сцену.
– Самое клевое было, когда у него началась эрекция. Одна из сторон конфликта была вынуждена продолжить битву на горе.
– Наверное, было дико больно их отрывать?
Свищ решительно поднялся и извлек свой член из штанов прямо посреди бара. Это был самый
