юбиляр, убеленный благородными сединами, с интересом внимал и милой лести, и немилосердной иронии…»
На том торжестве Пугачева мастерски поставила на место мэтра отечественной эстрады Никиту Богословского. В ее репертуаре была одна его песня – «Кукушка», – которую она исполняла в несколько измененном виде. Именно это обстоятельство и стало камнем преткновения. В разгар застолья Богословский вдруг стал вслух сокрушаться: «Вы слышали «Кукушку»? Это не моя песня. Там она изменила фа-диез на соль. У меня была гениальная песня, а Пугачева ее испортила». Поскольку сказано это было за столом, все ждали реакции самой Пугачевой. Она думала не долго. «Раз эта песня не ваша, то авторские за нее теперь буду получать я», – громогласно заявила певица. Богословский изменился в лице. «Как это? Нет, подождите, секундочку…» – затараторил он. Зал взорвался от хохота.
Испуг композитора был понятен: авторы получали за свои произведения приличные деньги, тем более если их песни становились популярными и крутились с частотой пулеметной очереди. А вот исполнители не имели с этого ни гроша. Пугачева первая попыталась это изменить: в триумвирате Паулс – Резник – Пугачева она предложила разбить гонорары следующим образом: 40 % и 40 % – авторам, 20 % – исполнителю. Но эта идея не прошла. Как метко выразится по этому поводу сама певица: «Авторы меня всю жизнь «имели». А я просто пела…»
9 мая Алла Пугачева оказалась в числе приглашенных на другом юбилее – 60-летии Булата Окуджавы. В качестве подарка она спела юбиляру новую песню «Осень» (музыка и слова Аллы Пугачевой), которая его очень тронула. А две строчки из нее ему особенно понравились: «Если есть гитара в доме, в нем уютно и тепло». Под впечатлением этой песни Окуджава вскоре напишет стихи под названием «Гимн уюту». А в качестве эпиграфа возьмет упомянутые две строчки Пугачевой. Кстати, сама Пугачева позднее будет сетовать, что включила эту песню в свой репертуар: «Мне до сих пор не по себе оттого, что «Осень» стала эстрадным номером. Это моя ошибка. «Осень» должна была остаться тихим и скромным подарком Булату Окуджаве…»
12 мая «Советская культура» реабилитировалась в глазах поклонников Аллы Пугачевой. Как мы помним, в начале апреля на ее страницах было опубликовано письмо читательницы из Орджоникидзе, где та сетовала на то, что Пугачева, мол, стала не та, испортилась. Поскольку эта публикация вызвала бурю протеста со стороны поклонников певицы, редакция решила не «дразнить гусей» и предоставила место другой стороне. Почетная миссия защитить звезду номер один выпала студенту из Перми С. Михалеву. В своем письме он писал: «Интересная вещь: ее (Пугачевой. –
Между тем все помыслы самой Пугачевой были тогда связаны с важным событием: через месяц в спорткомплексе «Олимпийский» она должна была показать свою новую программу «Пришла и говорю», поэтому все свободное время посвящала репетициям. Они были по-настоящему изнурительными, что называется, на грани истерики. Пугачева была трудоголиком и требовала такого же отношения к работе от всего своего коллектива. Но угнаться за ней было порой не под силу. И тогда Пугачева срывалась. Как пишет А. Беляков:
«Недели за две до сдачи она носилась по площадке «Олимпийского», чуть ли не вырывая на себе волосы, и завывала:
– Господи! Ни черта не готово! Ни черта не получается! Да зачем мне все это нужно? Да пропади оно пропадом! Нашли дуру – все тут делать самой!
– Алла, ты же сама так решила, – спокойно вмешивался в ее страстный монолог Болдин.
– Да, я решила, потому что думала, что остальные пятьдесят человек будут вкалывать так же, как и я! И что?! Где опять Моисеев?! Я спрашиваю, где Моисеев?! Опять опаздывает? Когда придет, скажите, чтобы сам взял вот ту веревку и удавился…»
Танцор Борис Моисеев попал в новую программу Аллы Пугачевой не случайно. Около трех лет назад она отдыхала в Юрмале и увидела в тамошнем варьете интересного танцора – Моисеева. У него был экстравагантный номер «Синьор Ча-ча-ча», во время которого он выходил на сцену, держа в зубах огромную розу. Узнав, что в зале находится сама Пугачева, Моисеев решил во что бы то ни стало обратить на себя ее внимание. Ему это удалось. Выбежав на сцену, он поцеловал розу и бросил ее аккурат в ту сторону, где сидела Пугачева. Та, в порыве чувств, тоже подалась вперед, пытаясь поймать на лету предназначенный ей подарок, и едва не опрокинула стол. Короче, именно с этого момента она обратила внимание на танцора. Спустя год, когда он приехал в Москву выступать в Олимпийской деревне, Пугачева стала приглашать его к себе в дом, где регулярно проводились всевозможные тусовки. Так танцор стал вхож в дом к звезде номер один, после чего получил место и в ее новой программе – Моисеев должен был выступать в составе трио «Экспрессия».
В те дни многим казалось, что у Пугачевой не было ближе друга (или подружки, поскольку Моисеев никогда не скрывал своей нетрадиционной ориентации), чем Моисеев. Куда бы она ни собиралась, всегда брала с собой танцора. Однажды заставила его идти пешком несколько километров от улицы Горького до спорткомплекса «Олимпийский». Как говорил потом сам Моисеев, он еще никогда столько пешком не ходил. А дело было так.
Пугачевой срочно понадобилось в спорткомплекс, чтобы обговорить последние детали предстоящих концертов. А служебной машины поблизости не оказалось. Тогда-то она и решила отправиться туда пешком. Моисеев попытался ее отговорить: мол, тебя же сразу узнают, проходу не дадут. На что Пугачева ответила: «А я шарфиком обмотаюсь и новую шляпу надену. А на глаза – очки». И ведь действительно: проделав это, стала просто неузнаваемой. Даже домработница Люся Дороднова, вернувшаяся из магазина домой в самый разгар переодевания, не смогла узнать певицу. Столкнувшись с ней в коридоре, она всплеснула руками: «Кто это?» – «Я это, я», – ответила Пугачева, чрезвычайно довольная произведенным эффектом. Но еще большую радость Пугачева испытала на улице. Возле ее подъезда вечно толпились фанатки, которые знали своего кумира как облупленную. Однако и они не смогли распознать в женщине, которая вышла вместе с Моисеевым из подъезда, звезду номер один советской эстрады. Фанатки подумали, что это, наверное, очередная танцовщица из моисеевского ансамбля. Тем более что на этой женщине было какое-то странное платье и дешевые туфли явно отечественного производства. Вот как вспоминает сам Б. Моисеев:
«Я обалдел от этого похода. А она спокойно его перенесла… И что-то после этого произошло. Алла вышла из кризиса, и, как сейчас помню, после этого дня у нее все пошло как по маслу: и декорации, и спектакль весь сложился; она уже точно знала, кто куда идет, где нужна та или иная мизансцена, где и какой свет…»
О том, как сдавалась программа «Пришла и говорю», рассказывает другой очевидец – Александр Кальянов:
«Во время сдачи все стояли на ушах. Принимать явилось все руководство «Росконцерта». Море аппаратуры. Все надо отстроить. Я отвечал за зал. За мониторы – то, как артист слышит себя на сцене – другой звукорежиссер. Так бывает в гигантской аудитории. Я сходил с ума наверху, где осветители. Пугачева на сцене пульсировала, словно обнаженный ком нервов… Началась репетиция, и что-то не заладилось с мониторами. Певица поет, но себя плохо слышит. Только это в тот раз было не мое. Вдруг А. Б. останавливает репетицию да на весь зал как крикнет: «Кальян! (В зале тысячи две зрителей, неизвестно как просочились…) Давай скорее сюда. Помоги настроить…» Не секрет, что я прихрамываю. Упал как-то с четвертого этажа. Подробности опускаю… Как только мог, пошел быстро. Но ей, видимо, все равно показалось, что медленно. А. Б. как топнет ногой: «Я сказала быстрей!» Меня будто парализовало. Ушам своим не сразу поверил. А когда дошло, пошел медленно-медленно… Тут она как звезданет микрофон об пол! Заплакала и ушла…
Администрация, понятно, ко мне: «Немедленно извинитесь перед Аллой Борисовной!» Просто перед женщиной я готов был извиниться даже за свою вину в организации ледникового периода на земле. Но в этой ситуации виноваты были скорее передо мной. «Тогда тебя уволят», – предупредили меня.
