— Мы были вместе, пока не кончили колледж. Кетти тогда исполнилось четыре года и мы решили, что никто не будет задавать никаких вопросов, когда я вернусь в Калгари. Что так и было, так как я сказала им, что Кетти родилась недоношенной. А поскольку никто лично не видел Генри, они и понятия не имели, что он не мог… — она покраснела. — Но ты знаешь.
— Заниматься с тобой любовью? — прорычал он.
Она кивнула.
— Так почему же, если все шло прекрасно, он оставил тебя?
У нее глаза снова наполнились слезами.
— Он не хотел быть мне обузой. — Коуди вытерла слезы. — Он сказал, что я заставила его поверить в себя, что он больше ни в ком не нуждается для присмотра за ним. Он хочет, чтобы я нашла человека и вела нормальную жизнь. Я хотела остаться, но боялась, что он решит, что я делаю это из жалости. Так что я вернулась к родителям, и мы подали на развод.
Дикон тяжело вздохнул и провел рукой по волосам.
— Ну, а Кетти? Она считает, что Генри — ее отец?
Коуди едва слышно проговорила:
— Да.
Ему показалось, что она ударила его.
— Как ты могла, Коуди? Как ты могла носить ребенка и не сказать мне? Как ты могла лгать собственной дочери о столь важном?
Она захлебнулась рыданием.
— Я только делала так, как считала лучше. Мне тогда было всего девятнадцать, Дикон. Возможно, что это не совершенное решение, но это было единственным логичным в то время. Кроме того, Генри всегда был добр к Кетти…
— Возможно. Но он никогда не принимал активного участия в ее жизни. Так ведь?
— Для него нелегко проделывать одному путешествие из Дюрхема. Он приезжает на Рождество и День Благодарения, и никогда не пропускает день рождения Кетти. Он часто звонит.
Она хлюпнула носом.
— И Кетти любит его.
— Итак, ты собираешься лгать девочке всю жизнь? — спросил он.
— Нет, я несколько раз собиралась сказать ей. Но сначала заболел, а потом умер мой отец. Я еще не оправилась от потрясения, как умерла мать. Затем я занялась обновлением дома, чтобы можно было жить и…
— У тебя на все есть оправдания?
— Я не пытаюсь оправдываться, я хочу, чтобы ты понял, Дикон.
— Хорошо, но я не понимаю. Не понимаю, как ты могла отбрасывать меня в сторону все эти годы и никогда не пойму, почему ты скрыла от меня мою дочь. Я имел право это знать, Коуди. Законное и моральное право знать о своем ребенке.
Он пошел к двери.
— Куда ты идешь?
Он обернулся и взглянул на нее.
— Я иду на работу. В ночлежку. Вернусь через пару дней за одеждой.
— Ты съезжаешь?
— Да. Я буду жить в ночлежке. Я хочу отработать свои часы и уехать из этого городишки раз и навсегда.
Она встала и подошла к нему.
— А как же с благотворительным вечером? И со всеми теми, кого мы пригласили?
— Про это я не забыл.
Он открыл дверь и добавил:
— А пока отсылай счета в ночлежку, — затем Дикон вышел из холла и закрыл за собой дверь.
Когда в три тридцать Кетти вернулась домой, она застала мать на кухне, сидящей за столом и глазеющей на чашку кофе. Она даже не посмотрела на девочку, когда та вошла в комнату.
— Ма?
Коуди вздрогнула.
— Ой, извини, дорогая. Я и не слышала, как ты пришла. Ну, как в школе?
Кетти села за стол и изучила лицо матери.
— Что-то не так, ты плакала? Что случилось?
Коуди потянулась и взяла руку дочери в свою. Боже, как она любила эту девочку! Она никогда не желала причинить ей боль. Но она знала, что должна подготовить ее к статье, которую напишет Майлз Ферчайлд.
— Кетти, нам надо поговорить.
День благотворительного вечера выдался ярким. Коуди едва успела принять душ и переодеться, как начал звенеть звонок. Первая группа приехала на рафике и привезла складные столики. Коуди показала им, как расставлять на заднем дворике столы и стулья. На деревьях были повешены маленькие белые лампочки и по окружности двора расставлены факелы, которые придавали праздничный вид и отгоняли москитов.
Для Коуди день был напряженным и она попросила Кетти открывать дверь и руководить движением, а сама занялась приготовлением пищи. Хотя поставщик снабжал их едой в горячем виде, Коуди готовила подносы с сыром, овощами и фруктами.
Прибыла группа охраны, прочесала всю площадь, прикрепила добавочные замки на кованые ворота и пообещали скоро вернуться в униформе. Хотя кучка знаменитостей собиралась провести ночь в Калгари в различных частных домах, большинство из них улетало после вечера. В маленький аэропорт был доставлен добавочный персонал, чтобы обслужить тех, у кого были личные самолеты. За транспортом и размещением по домам присматривал сам Дикон.
Верный своему слову, он переехал из своей квартиры в ночлежку. Хотя он и звонил Коуди пару раз, чтобы обсудить благотворительный вечер и однажды заехал забрать мешок с письмами от поклонников, который прислал его менеджер, голос его был злым и не располагающим к личным дискуссиям.
Когда Коуди рассказала Кетти правду о ее рождении, у девочки отвисла челюсть.
— Я давно собиралась сказать тебе, — объяснила Коуди, — но время всегда оказывалось неподходящим. Я сожалею, Кетти, право, сожалею, что мне приходилось обманывать тебя.
Кетти простила ее, хотя Коуди видела, что новость сильно уязвила дочь. Хотя она и радовалась, что оказалась дочерью знаменитости, все равно она чувствовала привязанность к Генри Коксу. Сам Генри позвонил и объяснил Коуди, что рассказал Дикону правду потому что к нему приходил Майлз Ферчайлд. Он почувствовал, что настало время биологическому отцу Кетти узнать истину.
— Мне не нравятся такие увертки, Коуди. Ты ведь знаешь, что я с самого начала был против того, чтобы скрывать эту историю. Ее отец должен знать правду. Кроме того, мистер Ферчайлд не замедлит опубликовать то, что разведал.
Она знала, что Генри прав.
Ее вина была огромна. Она использовала имя Генри, лгала дочери и причинила большую боль Дикону своей тайной. Теперь все всплыло наружу. Она лишь надеялась на то, что Кетти не очень пострадает от этого обмана, а Дикон когда-нибудь простит ее. Но сейчас это было маловероятно. По телефону Дикон никоим образом не проявлял готовность к прощению. Она чувствовала, что обманула его не один раз, а дважды и не надеялась на прощение.
К полудню все кишело репортерами и газетчиками. Дороги были забиты и шериф привел две дюжины помощников, чтобы поддерживать порядок. Все же казалось, что каждый житель Калгари нашел местечко на дороге, где шериф заблокировал часть, оградив ее желтой полицейской лентой. Внутри розового викторианского строения все было как нельзя лучше. Коуди не могла перейти из одной комнаты в другую, чтобы не натолкнуться на дюжину людей. Она уже начала беспокоиться, станет ли когда-нибудь жизнь тихой и нормальной.
Мигали вспышки и доносился рев толпы. Вскоре после семи прибыли знаменитости — женщины в бальных платьях и мужчины в смокингах. На Коуди было простое персиковое платье для коктейлей. Хотя
