приключения итальянцев в России“. Жаль, что никто не догадался включить видеокамеру или хотя бы магнитофон… Но ведь никто не думал, что это уже не повторится!..»
1 сентября был снят вставной номер – песня Феста «Синема! Синема!», где Миронову подыгрывал детский танцевальный ансамбль из 15 человек. Съемки шли трудно. Миронову каждый раз что-то не нравилось, и он просил Сурикову снять новый дубль. А съемки велись на дорогую пленку «Кодак», каждый метр которой был на вес золота. Однако отказать Миронову Сурикова не могла, и в итоге было снято пять дублей. Работы длились с 10.30 до 19.30.
2 сентября был отснят эпизод из конца фильма: Феста сражает пуля Черного Джека, а также эпизод, где Фест бросает в окно Диане подарок.
3 сентября Миронов снимался вразнобой. Сняли сцену, когда Фест приходит к гробовщику (Лев Дуров) и заказывает у него деревянную кассу; Фест и Диана едут по городу на лошадях и др. К слову, роль гробовщика сначала предназначалась Армену Джигарханяну, но он на съемки не приехал. Пришлось срочно искать другого исполнителя, которым стал Лев Дуров.
4 сентября сняли эпизод, где гробовщик привозит Фесту деревянную кассу. На следующий день съемки этого эпизода были закончены. Работа длилась до 12 часов ночи.
5 сентября съемка была назначена на два часа дня, поэтому первую половину дня большинство членов съемочной группы отсыпались. Но были и такие, кто встал ни свет ни заря: Алла Сурикова, Лев Дуров и директор картины Владимир Дугин. Именно последний предложил совершить экскурсию на один из крымских коньячных заводов. Четвертым экскурсантом было решено взять Андрея Миронова. Но он воспринял это приглашение как форменное издевательство. «Да вы что, я спать лег под утро, мне сегодня опять сниматься, а вы меня куда-то тащите. Я еще не был на могиле Волошина, не был в Музее Айвазовского! Зачем мне этот завод!» Но гости были столь настойчивы, что Миронову не оставалось ничего иного, как подняться с постели и безропотно топать за своими гостями к машине. Далее послушаем А. Сурикову:
«На заводе директор стал рассказывать про сорта вин, про беды отрасли (а это было время, когда вырубали виноградники), подчеркнул, что единственная польза от запрета спиртного – меньше стали ездить всякие цэковские начальники, которые вина и коньяки вывозили бочками. Потом началась дегустация… Мадера коньячная, коньяк „Праздничный“. Настроение несколько улучшилось.
Потом прошли в следующий зал, в следующий…
И с каждым переходом настроение у моих актеров поднималось, а у меня падало. Музеи уже не выдвигались первоочередным аргументом. Я засуетилась, стала дергать директора завода за рукав: «У вас производство, но и у нас производство. Скажите, ради бога, артистам, что у вас больше залов нет. Лучше выдайте все „оставшиеся залы“ „сухим пайком“ и отправьте нас обратно».
Артисты меня в этом порыве не поддержали: «Мы не пионеры, а вы не председатель дружины. До двух обсохнем!»
Но все же, вняв моим опасениям, Андрей Александрович в следующих залах лишь пригублял очередной напиток и, сливая вслед за директором остатки в специальный винный сток, с иронией приговаривал: «А это поплывет к нам на съемочную площадку „сухим пайком“!» И весело импровизировал на тему, кто и как будет этот паек дегустировать, как рухнет оператор Григорий Беленький под тяжестью пайка…»
В два часа дня съемочная группа в полном составе была на съемочной площадке, и работа продолжилась. Снимали эпизоды общения Феста с гробовщиком. Съемки длились до двенадцати ночи. А на следующий день (6 сентября) Миронов покинул съемочную группу и уехал отдыхать в свой любимый санаторий «Актер», что в городе Сочи. Там же оказалась и его коллега по «Сатире» Вера Васильева. Как мы помним, с этой актрисой Миронова связывала давняя дружба. А совсем недавно Миронов и вовсе совершил благородный поступок: зная, что Плучек специально игнорирует Васильеву как актрису и вот уже почти десять лет не дает ей новых ролей, Миронов взял и пригласил ее на роль Ольги Дмитриевны в свой спектакль «Тени». И Васильева была ему за это благодарна.
В. Васильева вспоминает: «В один прекрасный солнечный день я, скользнув взглядом по нашему дому, вижу на 15-м этаже в угловом номере Андрея Миронова. Он один на балконе, жестикулирует, останавливается, затихает, потом снова ходит…
Я знаю: Андрей учит роль Клаверова в пьесе Салтыкова-Щедрина «Тени». Эту пьесу он ставит в нашем театре, я репетирую роль матери Сонечки Мелипольской, Ольги Дмитриевны.
Снова мой взгляд прикован к нему. Вот он стоит, опустив голову, вот пошел пошатываясь, точно мается чем-то, то вдруг резко выбросил руку вперед, точно удар нанес, то замер в нерешительности. И это артист на отдыхе, когда, казалось бы, можно расслабиться, ни о чем не думать. Он же весь собран, полон волевой энергии, целеустремленности, разумного отношения к своей работе. Смотрю на него с восхищением и завистью и с величайшим уважением. Как мне не хватает этих качеств – собранности, воли, страстного отношения к своим творческим замыслам. У него все это есть, причем все эти качества были видны сразу, когда он только пришел в театр, а потом все больше развивались, я уже не говорю о таланте, который углублялся, отшлифовывался, становился блистательным, зрелым и заразительным.
Как только приехала в санаторий, попросила Андрея о встрече: мне предстояло попытаться написать свои воспоминания, и Андрею Александровичу Миронову я собиралась отвести в них значительную часть. Мне не хотелось ломать его отдых, вторгаться в его дела и развлечения, и я терпеливо ждала, когда он сам назначит время.
Наконец он сказал, что после игры в теннис в 11.30 будет у меня в номере. Я предвкушала тихую сердечную беседу, так как в наших взаимоотношениях было много доброго и дружественного, несмотря на разницу в возрасте…
В день, когда мы назначили встречу, мой муж, который относился к Андрею с бесконечной нежностью (Владимир Ушаков тоже был актером Театра сатиры. –
Я спросила Андрея о «Доходном месте» Островского. Мне всегда казалось, что это был рубеж его актерской зрелости. Думала, что самые влюбленные слова он скажет по адресу Марка Захарова. Но нет, без излишних чувств, отдавая дань этому спектаклю и роли, он сказал: «В „Доходном месте“ прозвучал серьезный гражданский мотив – проблема молодого поколения, проблема компромисса. В этой роли, в этом спектакле был внутренний надрыв по поводу несовершенств нашего бытия. У меня была внутренняя связь с таким театром, как „Современник“, здесь была более высокая ступень гражданского существования художника. В дальнейшем в моей работе эти принципы стали для меня основными: как смыкается то, что я чувствую сегодня, и как я это могу выразить через роль…»
В это лето в Сочи в разговорах мы часто касались моей роли Ольги Дмитриевны в «Тенях». И Андрей очень заманчиво и нешаблонно рисовал в своем и моем воображении этот образ.
– Вера, надо уйти от наработанных красок, надо ни разу не улыбнуться, бояться елейности, трогательности – всего того, что привычно воспринимается в вас. Надо быть обиженной невниманием к своей особе, но не стараться найти отклик, не вызывать сочувствия к себе. Надо уйти в себя, не выпускать наружу то, что думаете о роли, ощущать тревожный поиск внутри себя чего-то, не стараться разъяснить зрителю, что с вашей героиней что-то происходит. Испуг не для других, не для зрителя, а только для себя. Не подавать ни одной фразы, не подчеркивать ни одного хотения. Глаз в себя…
И, вновь задумавшись, сказал: «Когда мы начинаем что-то уметь в нашей профессии, мгновенно все разгадывается. Чего-то не уметь – это очень важно. Перестаньте быть обаятельной, легкой, радужной, будьте Верой Кузьминичной, а не Верочкой».
Вот на этой интересной, может быть, спорной, но безусловно полезной мысли я закончу свои воспоминания о разговоре в Сочи, когда я слушала уже зрелого художника, стараясь понять его, выполнить органично для себя то, что представлялось мне правильным и захватывающим в его словах…»
Тем временем в Белогорске продолжают снимать «Человека с бульвара Капуцинов». В те дни фильм едва не потерял одного из своих исполнителей – близкого друга нашего героя Игоря Квашу, игравшего пастора Адамса. О том, как это произошло, вспоминает А. Сурикова:
«Игорь прилетел в Симферополь (11 сентября. –
