худу великому, да не ведали как обойти. От того и жил Сотник как накатит. Надо уезжать — уезжал с радостью, отдыхал от княжьих пиров, с косыми взглядами и кознями. А приезжал с ещё большей радостью, соскучившись по весёлым друзьям…
С мыслями о Киеве и доехал Извек до Вертеня — селища, прилепившегося к краю дубравы на берегу небольшой речушки. Переговорив со старейшинами, определился с постоем и прокормом. Зашёл к кузнецу, условился, чтобы тот сработал всё необходимое для вооружения учеников. За седьмицу нашёл способное для засечных дел место, обустроил, нагородил пугал—истуканов, целей для стрел и сулиц,[12] заготовил жердей для копий, да навешал к деревьям колод—маятников. Ещё седьмицу приглядывал молодцов покрепче, порезвей, да посмекалистей и, как только отшумели урожайные гульбища, взялся за дело.
Потекли долгие дни, заполненные бесконечными уроками ратоборческих премудростей и хитростей кулачного боя. После первого снега сменили колоды, истончившиеся и расщеплённые неумелыми ударами топоров и копий. А когда приблизился Карачун,[13] обветшала и размочалилась третья смена пугал—истуканов. Настала пора, когда у парней проходит любопытство к новому делу и первые навыки требуют отточки монотонными тяжёлыми занятиями.
Дни проходили споро, да не спешили ночи. Непроглядная темень как мешком накрывала Вертень, трещала мёрзлыми древами, завывала вьюгами и засыпала двери по самую крышу. Долгими ночами Сотник возвращался в родные места, видел во сне крыши Киева, смеялся вместе с Эрзёй и Мокшей, брёл по берегу Днепра со счастливыми Ясной и Рагдаем. Казалось, что скверный сон наконец кончился, но всякий раз просыпался с безысходной тоской в сердце. Бездумно лежал таращась в темноту, пока сизый рассвет не пробирался в избу, высвечивая закопчённую солому кровли.
Однако, время занятое натаскиванием Вертеньских молодцев незаметно шло и, в конце концов, перевалило середину зимы. На Масленицу воспитанники уже довольно лихо покувыркали зрелых мужей, слывших завзятыми кулачными бойцами, а возникшие было обиды были быстро залиты медовухой. В самом конце, на потеху собравшихся, Сотник выпустил нескольких учеников в шеломах, толстых тулупах, со щитами и деревянными мечами. Народ восторженно улюлюкал, глядя как румяные парни показывают воинский навык. На бойцов уже смотрели с уважением. Пацаны помельче сгорали от зависти и, наломав прутьев, норовили повторить увиденное. Девки украдкой засматривались на Извека, но дружинник по простоте душевной не замечал их внимания. Самим же красавицам, гоношиться с гостем покон не велел.
Дни становились длинней, мало-помалу урезая морозные вьюжные ночи. Извек уже присмотрел полдюжины ловких ребят, которых повезёт в Киев. К тому времени как дороги освободятся от снега, каждый будет стоить трёх-четырёх земляков обучавшихся вместе с ними. Предстояло раздать их семьям по горсти гривен, как первое жалование сыновей. Это хоть как-то утешит горечь расставания и смягчит потерю пары рабочих рук.
После Масленицы время пробежало, как весенний ручеёк и скоро, по зеленеющей траве, Сотник с молодыми дружинниками направились в Киев. Уже за день до места, Извек ловил носом запахи знакомых земель, жадно всматривался вдаль, где вот-вот должны были показаться родные холмы. Истосковавшись за полгода, Сотник едва держался, чтобы не пустить Ворона вскачь. Однако, дороги ещё не просохли и приходилось из осторожности держать лёгкую рысь.
Подъезжая к берегу Днепра, издали заметил над рекой одинокую фигурку Ясны. Как и полгода назад, её взгляд по прежнему был прикован к склону, хранящему тайну гибели Рагдая. Сотник помрачнел. Сжав губы, решил набраться мужества, да победив необъяснимое чувство вины, как-нибудь зайти проведать. Не видя причин для хмурости, парни переглядывались и удивленно косились на темнеющий вдалеке силуэт.
Заметив их растерянность, Извек пустил Ворона шагом и негромко произнёс:
— Это, ребятушки, сильнее смерти. И жизни, пожалуй, тоже.
Заметив непонимающие взгляды учеников, грустно улыбнулся. Историю Рагдая и его невесты надо рассказывать целиком. Подумав с чего начать, он ещё раз оглянулся на далёкую фигурку Ясны и заговорил…
Все превратились в слух. Восхищённо качали головами, узнавая каким был Рагдай, как умудрился добыть легендарный щит Олега, долгие годы оберегавший неприкосновенность разжиревшего Царьграда. Как великая любовь хранила воина в самых жестоких сечах. Как вся дружина ждала его возвращения, чтобы погулять на свадьбе лучшего княжьего лазутчика. И как погиб он, у самого Киева, прикрывая отход Залешанина.
…К концу истории ученики насупились, в глазах пропал юношеский задор, на безусых лицах играли желваки. До самого детинца ехали молча, примеряя к себе поступок Рагдая, легендарного рыкаря— берсерка, заплатившего долг чести собственным счастьем.
Передав молодцев воеводе, Извек с облегчением вздохнул и двинулся на поиски Эрзи с Мокшей. Наконец-то предстояло посидеть со старыми друзьями и послушать, что новенького в Киеве. По дороге к корчме, из окна одного из теремов, донеслись едкие смешки. Сотник едва не застонал от досады: совсем забыл про Млаву, ехидную боярскую дочку, живущую на этой улице. Ехал не оглядываясь. Пока не свернул в проулок, за спиной всё слышался её неуёмный смех и подхихикиванье дворовых девок. Наконец из-за угла показалась знакомая коновязь. Ворон всхрапнул, заставляя сородичей обратить на себя внимание. Приблизившись, поприветствовал знакомых жеребцов тихим ржанием, угрожающе зыркнул на новеньких и гордо прошествовал к своему законному месту.
— Ладно тебе задираться! — рассмеялся Сотник спрыгивая с седла. Руки быстро привязывали повод, а глаза уже скребли истёртую кольчужными плечами дубовую ляду.
Еле удерживаясь, чтобы не поскакать вприпрыжку, поправил перевязь с мечом, согнал с лица счастливую улыбку и степенно, потихоньку толкнул дверь.
В журке всё было по-старому. Сидящие, за негромкими разговорами, неторопливо губили питейные запасы хозяина, изредка оглядываясь на гогот компании, собравшейся вокруг Мокши. Эрзя был тут же, по обыкновению дремал, привалившись к стене и, лишь изредка вставлял словцо в складные прибаутки друга. По соседству расположились Сухмат с Рахтой и тихим северным колдуном прижившимся в их доме.
Льок сутулился над кружкой, которой маленькому шаману хватало на весь вечер. Одним ухом слушая разговоры, он что-то шептал себе под нос и забавлялся с забредшим на стол тараканом. То заставлял бегать вокруг своей кружки, то петлять между кружками Сухмата и Рахты.
Заметив усача, в очередной раз несущегося между рук, Рахта сдул таракана на пол и зло зыркнул на скуластого Льока.
— Ты чё, колдовать сюда пришёл? Тут тебе не дома! Тут тебе благородная и почтенная журка. Уймись, не то сейчас вторую порцию налью!
Льок испуганно закивал и уткнулся сплюснутым носом в кружку. Припомнив, как однажды попробовал выпить всё, что налили, вздрогнул, передернулся от жутких воспоминаний и прилежно отхлебнул.
— Так—то лучше, — одобрил Рахта и снова прислушался к разговору за соседним столом.
В этот момент взгляд Мокши наконец упал на вошедшего и полумрак корчмы протаранил его восторженный рёв.
— Ящер меня задери—прожуй—выплюнь, если это не борода Сотника. То-то у меня нынче весь нос исчесался. Хозяин! Не дай великим воинам умереть под твоей крышей от подлой жажды. Неси чем спастись друзьям славного Извека!
— Ага, — поддакнул Эрзя, кивнув на дородного Мокшу. — А один великий вой ещё и от голода пухнет!
Извек качая головой направился к столу. Тут же на лавке обнаружилось свободное место, а над столом будто бы посветлело от улыбок, засиявших на суровых лицах. Не успел сесть, как посыпались вопросы:
— Невесту себе не присмотрел?
— Как оно там, на отшибах? Каковы бойцы? Не пора ли нам на покой?
— Много ли привёл?
Водопад любопытства прервал рык Мокши.
— Будя горланить, дайте человеку в кружку заглянуть. Чай с дороги, намаялся, проголодался, высох весь, как лист. Пущай брюхо расправит. А пока сами расскажите как тут у нас дела, да какие новости.
