окончить «Комедию». Мы разработали материал только по первым двум книгам! Я хочу снова полететь на орбиту и закончить «Комедию»!
– Обязательно закончишь, – с нажимом заверила ее Рут. – И «Комедию», и не только ее.
– Если я умру и Майк умрет, то ребенок останется сиротой. Именно то, чего я никак не хотела допустить!
– Да не умрешь ты! Зачем, ты думаешь, мы тебя сюда пригласили? Я, Доктора, Консенсус – мы всё спланировали, именно для того, чтобы тебя излечить.
Милена подняла невидящие глаза.
«Я снова это сделала. Сделала именно то, чего от меня хотел Консенсус. Мне даже думать не приходится».
Она ощутила внутри себя отливную волну. Словно зов какой-то темной, влекущей книзу глубины. Он был намного больше, чем она, и имел свою, известную лишь ему корысть. Жизни – всей, целиком – было угодно, чтобы возродился рак; угодно было тому внутреннему океану, что был частью ее, но при этом был ей неведом и неподконтролен. Милену пронизал страх.
Вот она отправилась вверх, вот спустилась вниз, вот она явила миру рак. Прыг-скок.
– Хоть в Антарктику поезжай, – сказала она себе. – Хоть в Антарктику поезжай, тебя и там достанут.
– Ты очень много на себя берешь, – заметила Рут, скорбно поджав губы. – Всегда чего-то суетишься, ерепенишься. А рак, он такой. Он всегда забирал тех, кто стремился что-то сделать для других. И когда такие люди уходили, другие при этом не знали, кто их заменит, куда им деваться, как быть. Так что, Милена, пусть о тебе теперь другие позаботятся. Я знаю, тебе это не нравится. Но куда деваться. Придется и тебе подшефной побыть – стать нашим кроликом.
Это сочувствие было для Милены сродни насилию. Рут между тем снова взяла ее ладонь в свою.
– Ну да ничего, ничего, – приговаривала она, похлопывая ее по руке. – Сейчас, лапка моя, отвезем тебя домой, поговорим с мистером Стоуном. Мы этой заразе дадим бой, да еще, глядишь, и выиграем.
СНАРУЖИ СКОПИЛИСЬ ЖУЖЕЛИЦЫ – застыв лицами в истовости, граничащей с экстазом, омытые волнами мысли. Вокруг вздымался лес Консенсуса, ошеломляющий их процессами фотосинтеза и элиминации. Под ногами чувствовался пульс миллионов слаженно работающих мыслительных ячеек.
Жужелицы пребывали в состоянии, близком к трансу. По щекам струились слезы; рука судорожно сжимала руку собрата.
– Милена, – в едином порыве шептали они, словно листва на ветру. Жужелицы вожделенно увязали в структурах этого причудливого леса из плоти. Они и сами были лесом из плоти. На них легкой занавесью прорастал плющ; на макушке и плечах покачивались мелкие кроны из листьев. У этих созданий появлялось все больше и больше сходства с растениями.
– Милена. Милена Шибуш, – благоговейным шепотом, любовно повторяли они. – Наш сад.
Они выращивали на себе плоды, полновесные фрукты, полные человеческих сахаров. Выращивали розы. Последние были символом Милены, символом рака. Жужелицы любили и ее и рак. Вокруг колыхалась незримая стена любви, проникая буквально под кожу. Чуть подрагивали слезы, стекая по лицам Жужелиц.
Милена остановилась.
– Они постоянно ходят за мной, – сказала она с тихим отчаяньем.
– А ну в сторону! – велела собравшимся Рут.
Жужелицы было зашевелились, но ноги их словно приросли к почве. Еще какое-то время, и они пустят в нее корни – нежные белые отростки, как у проросшей картошки.
– Расступись! – прикрикнула Рут. – Как сине море! Ну!
Рут решительно наступала, ведя Милену за руку. Даже занесла руку для острастки, как бы собираясь ударить.
– Пожалуйста, не надо, – прошептала Милена.
Послышался громкий шелест, словно и впрямь раздалась водная хлябь. Поначалу медленно – с глухим шумом листвы и шипеньем, напоминающим волну прибоя, – толпа начала расступаться. Людская стена расходилась все быстрее, образуя вначале подобие расселины, затем сквозной проход. Словно пронизанные разом некоей искрой, Жужелицы разразились радостным песнопением:
Стена любви сделалась стеной голосов. Милена, как в дымке, ступала сквозь тени от всех этих плющей и листьев, колышущихся на спинах и плечах.
Дождем посыпались цветы. Жужелицы срывали их у себя со спин и подбрасывали. Человеческие розы падали на Милену, источая чистый, прозрачный сок. Некоторые цветки из-за шипов застревали у нее в волосах. Милена шла по живому коридору, вдоль стены человеческих рук.
Она проследовала по залитым солнцем ступеням Консенсуса. Под рокот своего песнопения Жужелицы, дрогнув, тронулись с места и пошли следом, будто влекомые невидимой нитью. Толпа скатывалась со ступеней.
– Ненавижу все это, – негромко сказала Милена. Песня смолкла, как будто внезапно лопнула струна.
А Маршем-стрит уже пришла в движение. Люди со всех ног неслись к Консенсусу, ориентируясь на сборище Жужелиц. Другие, наоборот, бежали обратно с умопомрачительной вестью. Перекрикивались друг с дружкой мальчуганы в форме Медучилища. Кто-то из ребятни вскарабкивался на карнизы и леса, кто-то, наоборот, ссыпался вниз. Кастелянши с бельевыми корзинами, все побросав, выбегали из домов на улицу.
«Рак! – разносилось из уст в уста. – Рак!»
Какая-то женщина свешивалась из окна, а паренек с улицы раздраженно и взволнованно ей кричал:
– Да говорят же вам, рак вернулся!
Остановил свою телегу возница.
– Че-че? Че случилось-то? – окликал он бегущих не то радостно, не то тревожно.
Заполошным перезвоном зашлись колокола, уже без всяких условных сигналов.
– Надо тебя отсюда вытаскивать, – рассудила Рут и сдернула Милену со ступеней в толпу, как с тумбы в бассейн.
Жужелицы одержимо шли следом, обрастая по пути все большим числом зевак. Теснимая сборищем Жужелиц, толпа колыхалась, откатывалась, накатывалась; передние тщетно пытались уклониться от нежеланной близости с поросшими листвой и плющом созданиями – чтобы избежать и заразы и шипов.
– «Гарда», «Гарда» приближается! – крикнула Рут, волоча Милену за собой.
Какой-то мужчина в заляпанном чем-то зеленом фартуке схватил Милену за плечи.
– Рак вернулся! – с благоговейной радостью заорал он.
– Истинно так! – вторил ему другой из окна второго этажа. – Я сам Терминал, и мне уже все сообщили! Истинно так!
Над улицей стоял радостный гомон.
– Дорогу! – рявкнула Рут мужчине в фартуке, да так, что тот побледнел от страха. Не дожидаясь ответа, она его бесцеремонно оттолкнула.
Милена пробиралась с трудом. Ей было тошно, подгибались колени. Наконец она не выдержала и осела на мостовую. Рут, подхватив ее, понесла на руках. Голова у Милены запрокинулась, и потом она просто безучастно глядела вверх.
Там, в высоте, зарождался звук – неприятный, будто кто-то быстро, со свистом насекал древесную стружку.
Над макушками скандирующих лиловых деревьев появились геликоптеры. От них отделялись белые свертки, которые распускались в воздухе и по мере снижения превращались в размахивающих ботинками
