с волос или нет.
А вот он, мой будущий муж, стоит прямо там, где смыкаются в поцелуе отверстые рты обоих Пузырей, уже всосавшиеся один в другой. Он, поторапливая, легонько машет мне пальцами, самыми кончиками, как игривый ветерок.
Затем раздается шипение, и рот большого Пузыря герметично смыкается, образуя за нами плотную стенку. Я смотрю из окна на звезды. И думаю о линиях и бороздящих пространства Ангелах. Эфир полон пляшущих человечков».
СЛЕДУЮЩАЯ СЦЕНА.
Вот он, тот жаркий апрельский полдень уже другого года, с другой Миленой. Она идет медленно, раздумывая, как лучше представить «Комедию» Земле. Животных сыграют артисты Зверинца; души мертвых предстанут в виде той обвислой, с пустыми рукавами одежды с Кладбища. А как быть с облаками для влюбленных? Стоит ли представлять вершину Чистилища в апогее орбиты Пузыря?
Раздается смех детей, лихо качающихся и карабкающихся по лесам. Мартышки. А вон стайка Жужелиц на солнышке газона Зверинца.
Они, кстати, успели за это время кое-чему научиться. Может, им помог Пузырь. А может, я им ненароком подсказала. Они теперь с помощью мысли могут изменять гены. От этого у них из спины стали распускаться листочки – широкие, упругие, на жилистых стеблях, все равно что лиловые резиновые растения.
Сидят и безмятежно улыбаются. Вон какая-то женщина с зелеными зубами и глазами, распахнутыми от восторга. Рядом такой же блаженного вида паренек с ботвой до пояса. Все счастливы.
Из какого-то наслоения времени слышен крик, исполненный пылкой надежды:
Шмели, указывая на меня, одновременно тычут пальцами и победно кричат:
– Рак, рак, рак!
Как какие-нибудь птицы.
Глава семнадцатая
Терминал
ЕСЛИ БЫ РАК НЕ ПЛАВАЛ в том же море, что и мы, он вызывал бы восторг примерно такой же, какой вызывают у нас акулы. Мы восторгались бы его простотой и приспособленностью, настойчивостью и умением достигать цели; его смертоносной красотой.
Рак – это нарушение процесса роста. Некоторые раковые клетки производят свой собственный гормон роста, подавая самим себе сигнал делиться и размножаться. Другие увеличивают число рецепторов к гормону роста на клеточной мембране или копируют внутриклеточные медиаторы, подающие команду расти. Они не отвечают на сигналы других клеток о перенаселенности. Им нужна кровь для питания, и они выделяют белки, побуждающие организм выращивать для них новые кровеносные сосуды.
В отличие от нормальных клеток у них нет необходимости прочно прикрепляться к межклеточному веществу. Они могут отрываться от основной опухоли и, свободно дрейфуя по системе кровообращения, находить новые места для роста. Раковые клетки представляют собой нарушение функции, которая называется дифференцировкой. Они не созревают в полноценно функционирующие клетки крови, или костей, или мышц, или кожи – то есть не дифференцируются. Находя себе новые участки в различных видах ткани, они могут разрастаться и там. Они способны распространяться. Это называется метастазами. А сама опухоль – злокачественной.
Кроме того, раковые клетки не умирают. Где-то между пятидесятым и сто пятидесятым делением нормальные клетки перестают делиться. Они стареют. А раковые продолжают расти.
НЕПОСРЕДСТВЕННО ПЕРЕД РЕВОЛЮЦИЕЙ в мире чрезмерного богатства и крайней нищеты случилось нечто ужасное. Вследствие перестроек в генах ДНК-вирусов появились новые виды рака, распространяющиеся с легкостью и скоростью обыкновенной простуды. В протоонкогены встраивалась новая ДНК и изменяла их функцию. Иногда уже через две недели после инфицирования опухоли начинали расти практически с хореографической слаженностью, развиваясь и уверенно укореняясь во всех тканях.
Появление действенного средства от рака стало вопиющей необходимостью.
Рак вносит нарушения в ключевые гены хромосом. Эти гены называются протоонкогенами. Они кодируют белки, вовлеченные в рост или дифференцировку определенных типов клеточных структур. К ним можно добавлять генетический материал – как, например, при вводе нового генетического материала ретровирусами. Из них можно изымать генетический материал: подобное происходит при облучении. Может также произойти ошибка при делении, в результате чего их последовательность будет обращена вспять или сами они будут перенесены в другие цепочки генов.
Протоонкогены нормальны. Но испорченные добавлением, изъятием или изменением, они могут превратиться в онкогены – гены, вовлеченные в развитие рака.
Все вероятные протоонкогены были идентифицированы. Панацеей от всех видов рака стало бы нечто, что смогло бы защитить эти ключевые гены от любых генетических изменений.
Спираль ДНК состоит из чередующихся фосфатов и сахаров. Между ними существуют ступеньки, что-то вроде веревочной лестницы из нуклеиновых кислот. Ответ крылся в том, чтобы покрыть сами ступеньки сахарами и фосфатами – и тем усилить спирали ДНК.
Покрытые сахаром гены были защищены от попыток встроить в них новый генетический материал. Они были теперь крепко связаны с усиленной спиралью и не могли быть испорчены или выбиты из последовательности. Ни облучение, ни химические вещества не могли изъять из них генетический материал. Они могли взаимодействовать с обратной транскриптазой и матричной РНК. Связь была односторонней. Заключенные в сахарную оболочку, они были недоступны для изменений.
Люди прозвали лекарство «Леденцом». Искусственно разработанные ретровирусы вводили леденцовые гены во все клетки организма, включая и зародышевые. Леденец стал частью генетического материала человека.
Клонированные супрессоры опухолей справились с существующими разновидностями рака. Рак исчез. Он просто не мог больше возникать. А с ним исчезли и белки, которые выделялись раковыми клетками.
Никто не подозревал, что от рака была польза. Раковые клетки выделяли огромное количество препятствующих старению белков с крайне низкой молекулярной массой. Эти белки легко проникали в другие клетки.
Раковые клетки препятствовали старению других клеток. Небольшие предопухолевые повреждения продлевали человеческую жизнь до ее привычного предела. Без рака продолжительность жизни сократилась вдвое.
Попытки скопировать препятствующие старению белки давали лишь местные результаты. На них отвечали лишь некоторые участки тканей.
А протоонкогены и леденцовые гены спокойно спали за сахарной стеной.
ЖУЖЕЛИЦ РАК ПРИВОДИЛ в восхищение – из-за его жажды жизни, его красоты. Примерно так мы восторгаемся цветами. Они ощущали его как некое белое сияние. Его неповиновение общей рутине функционирования организма они воспринимали как восстание, как борьбу за свободу отдельных клеток.
За Миленой они ходили словно в трансе.
– Он поет, – умильно вздыхали они.
– Милена! Ты настоящая оранжерея! – восторгались Жужелицы. – Сад, полный цветов!
Они шли за ней и к больнице Святого Фомы, где ее тестировали в Раковом Корпусе. И далее к Читальным Залам на Маршем-стрит, куда Милена была вызвана лиловым лесом Консенсуса. Она была Терминалом, и по дороге несколько раз задала ему один и тот же вопрос: «Зачем меня сюда вызвали? Какую информацию мне собираются сообщить?» Но Консенсус хранил молчание.
Милена вспоминала то ожидание в комнатах из белого кирпича, где она поймала себя на мысли: «Все дурное в моей жизни происходит именно здесь».
Дверь открылась, и под своды комнаты вкатилась Рут, Терминал.
Опустив плечи, она не отрываясь смотрела на Милену, покачивая головой. Рут, болтунья Рут не знала, с чего начать.
– Ох, детка моя, – сказала наконец она.
