Ролфа протягивает руку и берет его. Она стоит, задумчиво гладя ему ушки, трогает животик, словно удостоверяясь, что это на самом деле он, тот самый. А затем, как-то вздрогнув, словно прикоснулась к чему-то холодному, возвращает куклу Милене.
– Я его специально оставила. В подарок, по старой дружбе, – и пожимает плечами в полной растерянности.
Они смотрят друг на друга. Наконец Милена забирает Пятачка обратно.
– Ну ладно, там меня уже заждались, поди, ужин провороню, – произносит наконец Ролфа, протягивая руку. – Ну, пока, что ли.
– До свиданья. – Милена отвечает на рукопожатие.
Ролфа, устрашающе большая, она склоняется над Миленой, как взрослая над малышом. Милене хочется драться.
«Ну зачем вообще все эти слова? Что, нельзя так уйти?»
Пригнувшись под притолокой кукольного домика, Ролфа выходит на лестницу. Милена стоит в проеме, чувствуя себя отверстой, зияющей раной. Ох уж эта неизбежная дань вежливости, лучше б всего этого вообще не было.
Вот Ролфа оборачивается и улыбается своей новой белозубой улыбкой – красивой, широкой, которой прежняя Ролфа похвастаться не могла.
– Эх, вот кайф, – восклицает она. – Как я оттянусь в Антарктике!
Милена вдруг наглядно видит эту картину: косматые лайки, и лед, и звезды. Видится, как оно действительно могло бы быть: Гортензия со своей дочерью, обе счастливые, стоят на льдине, белой, как новая улыбка Ролфы. Антарктическая улыбка.
Из одного глаза у нее, смачивая мех, сочится влажный след.
– Винни-Пух с Пятачком отправляются на поиски Южного Полюса, а? Кто б мог подумать? Я в Антарктику, ты в космос. Так что если думаешь, что у нас здесь, внизу, ад, то поберегись: вдруг там, наверху, чистилище?
Ролфа, хохоча крякающим смехом, делает вид, что пихает Милену в плечо.
– Так и не сумели нас с тобой тут удержать, не на тех напали, верно? У-ху-ху-у!
Она вразвалку пятится по площадке.
– Ну, старушка, давай, держись, – продолжает она шутливо, излишне шумно напутствовать Милену, не без риска покачиваясь над лестницей. – Давай, береги себя. Дело свое исправно делай. А за меня не переживай, со мной все нормально будет. Нам что зной, что дождик проливной, так ведь? По-ка-а!
Пятясь по своему обыкновению, Ролфа начинает спуск с лестницы, по-прежнему не сводя с Милены глаз; такая же неуемная, как раньше. Мало кто может состязаться с ней в громкости – особенно учитывая, что крик этот доносится через тундру – леденящую вечную мерзлоту. Через Мертвое Пространство.
– Живи-поживай да добра наживай, а коли не свезло, так чтоб хоть было весело! Помни, завтра – первый день твоей оставшейся жизни! А?! А-ха-ха-а!
По мере того как Ролфа спускается с лестницы, шаг за шагом убывая из поля зрения, ее голова продолжает безудержно хохотать.
Крик еще продолжается.
– Не бери в уплату деревянных медяков, ха! Старая канадская поговорка! Не путай хрен с морковкой! Чтоб все у тебя было в шоколаде! Все, все, все! – В ее голосе звенит надежда. На этом она, закашлявшись, обрывается.
Милена пытается заняться сборами. Надо же когда-то к ним приступать. Работы непочатый край. Но она смотрит в окошко, где уже успело стемнеть; смотрит на Ролфу, как та вразвалочку, спиной к Милене, идет на пристань.
«А я, Милена Вспоминающая, знаю. Знаю, что вижу сейчас Ролфу в последний раз. Вот ее спина, походка, округлые плечи, голова чуть наклонена вперед и книзу. Все такое знакомое. Знакомое настолько, будто мы все еще живем вместе».
И – о! Ролфа вдруг на ходу разворачивается и машет, машет с берега Болота, где ее все еще дожидается челнок.
– По-ка-а-а! – глухо доносится издали, как через ледяную пустыню.
И маленькая Милена нерешительно машет в ответ. Свет не зажжен, и в комнате темно. Видит ли ее Ролфа? Наверно, нет. Хотя почему: вполне может статься, что и видит.
У меня же теперь на ладони светящееся пятно. Интересно, светится ли оно сейчас? Видит ли она его? Горю ли я?
Об этом мне уже не узнать. Ролфа заходит в лодку, но не садится, стоит. И, покачиваясь, все еще остается в этой позе и тогда, когда челнок начинает рывками отходить от берега. В руках она вращает шляпу. Милена стоит у окна, поглаживая пахнущие детством уши Пятачка, и потерянно размышляет: «Как быть теперь? Что я могу поделать? Я старею, становлюсь суше, черствее, а мне так нужно, чтобы кто-то был рядом. Кто-то настоящий и живой, а не просто память».
«Это я, – отвечает Милена Вспоминающая. – Я знаю, что ждет впереди. Впереди – космос и Майк Стоун».
А позади – любовь.
«Я помню комнату Роуз Эллы в Братстве Реставраторов, стремившихся воссоздать облик прошлого. Помню китайские шкафчики с панельками-барельефами, где часть изображения отсутствует – башмаки, кусок халата, сами фигурки. Пустые места, из которых населявшие их когда-то персонажи исчезли. Мертвые Пространства, видя которые можно лишь домысливать, что они, те люди, чувствовали, что испытывали, чем жили.
Ах, если бы, если бы им удалось как-то уцелеть, сохраниться».
АНТАРКТИКА – ОДНО ИЗ НЕМНОГИХ мест в мире, откуда было невозможно увидеть «Комедию».
И ВДРУГ МИЛЕНА УЖЕ В ПУЗЫРЕ. Она прощается. В окно видны звезды – крупные, осязаемо увесистые. Звезды для нее как якоря – твердые незыблемые крючья, на которые можно что- нибудь вешать или закреплять. Она зовет Боба, вызывая колебания струн мысли, пронизывающих эфир.
«Улетаем», – сообщает она. Все прочие чувства – грусть расставания, надежда на возвращение, – резонируя, отзываются в линиях гравитации. Она передает и получает их напрямую.
«Эх, милая моя», – слышно, как Ангел словно чутко задевает в ней струны.
И она задает вопрос, который оформить в слова ей не хватило бы духа. Личный вопрос о нем; вопрос, который вместе с тем является и сокровенной тайной для нее самой. Вопрос, связанный в том числе и с незыблемыми звездами.
Ангел Боб отвечает: «Мы заключены в плоть». Он имеет в виду плоть Консенсуса, и Милене на мгновенье представляется подобие горообразного, опутанного хаотичной сетью сгустков и прожилок трюфеля в невероятном, причудливом коконе из линий гравитации.
«Но когда мы его оставляем, – рассказывает он, – то есть, как только мы становимся Ангелами, мы воплощаемся в линии. И продолжаем кружить-плясать уже по ним». И Милене наглядно представляется, как сущность может вытекать по Каналам скольжения Чарли. Ее живое присутствие выдается лишь возмущением в линиях тяготения. Гравитация притягивает энергию из ничего, из вакуума. В питании Ангелы не нуждаются. Таким образом, сущность благополучно, без ущерба для себя осваивается во Вселенной.
Милена вспоминает: «Я смотрю через глаза плоти на темноту меж звезд; на небольшую часть Вселенной, открытую взору плоти. И думаю о том, что мы тоже заключены во плоти, но потом можем сделаться Ангелами.
“До свидания, – вздыхает Боб, но ощущение от его слов иное: – Ты вернешься, девочка, ты снова сюда вернешься”.
“Ну что, пора”, – говорит Майк Стоун, еще за много месяцев до того, как я выйду за него замуж, и, нырнув в Пузырь – тот, что поменьше, – защелкивает последние крепления на стеллажах с моей аппаратурой. Я пристегнута ремнями к креслу, и Майк Стоун, словно в шутку, целует меня в макушку. Щекотно – как будто бабочка касается крылышками, – и я даже толком не знаю, хочу я смахнуть эту бабочку
