сцены былого и призрачные лики. Змей символизировал историю, и он же символизировал память. Под взвихрения и раскаты музыки Ролфы он похищал Истину. Так закончилось краткое представление предыдущей Песни. Сейчас должна была начаться новая Песнь, заключительная.
Мир на мгновенье погрузился в тишину и темноту.
– Ты перестанешь болтать или нет! – крикнула она, оборачиваясь к Майку Стоуну. Тот непонимающе на нее уставился. «Это не он», – спохватилась Милена. Но тогда кто? Она прижала ладонь ко лбу.
Послышались голоса. Это были Наяды, поющие на народной латыни, которую называли «собачьей». Вирусы знали: они символизируют семь главных и три библейские добродетели. У Милены они представали в виде реальных людей. «Мы сами себе добродетели».
Тут были Король Билли и Бирон. А еще Гортензия. Рядом стояли Джекоб и Мойра Алмази, а с ними Питерпол, и Эл, и Хэзер. И Смотритель Зверинца. И даже Чао Ли Сунь.
«Не хочу я сейчас это слышать», – подумала Милена. В голове у нее плыло. Казалось, пению вторят сами стены, сам воздух, а свет рябит, как при мигрени.
Я слишком больна, у меня нет сил терпеть». Можно перебраться внутрь, в спальню, но и там не будет спасения ни от света, ни от звука.
И она вынужденно смотрела, улавливая при этом все огрехи. Вот здесь слишком резкий переход (чуть моргнул фон при переключении). А здесь, в отличие от текста самой «Комедии», псалом пропевается полностью.
Наяды пели 78-й псалом. Насчет того, в каком объеме его петь, не было намека ни у Данте, ни в партитуре самой оперы. Ролфа в том сером фолианте ограничилась лишь скупой ремаркой: «См. постановку псалма».
«Где? Какую постановку?» – постоянно недоумевала Милена. Когда же прибыла оркестровка Консенсуса, псалом там был изложен полностью. Откуда он взялся?
Милена все поглаживала Пятачку уши.
Войлочная кукла совсем уже износилась. Неожиданно под воспевание добродетелей у Пятачка разошлась на спинке молния, и оттуда, к изумлению Милены, выскользнула крохотная черная книжица.
Нечто темное, безмолвное, скрытное. Золотом отливали литеры на обложке: «СВЯЩЕННАЯ БИБЛИЯ».
Рука у Милены флюоресцировала, и в ее свечении вполне можно было читать. Она открыла книжку. «Старый и Новый Завет», – гласила надпись.
А внизу приписка, от руки:
«Боже, боже мой», – прошептала Милена.
Она перелистала страницы. На каждой из них, совершенно микроскопическим почерком, были прорисованы линейки с нотами. До каких, интересно, пределов может доходить у Ролфы эта бисерность? До каких бесконечно малых, бесконечно скрытых величин? Ролфа словно состязалась сама с собой, каждую последующую часть выводя мельче предыдущей.
– Майк! Майк! – закричала Милена. Дрожащими руками она показывала ему раскрытую книжицу. – Майк! Она снова, снова себя показала! Теперь она переложила на музыку
Майк, взяв книгу, смотрел в нее с ошарашенным видом. Каждое слово Послания Иакова (где сейчас открыта была страница) сопровождалось нотами.
И Милена поняла: эта книга не единственная. Есть и другие.
– Майк, – сказала она. – Пусть устроят обыск, обшарят весь ее дом. Там обязательно отыщутся другие книги. Весь Шекспир. «Дон-Кихот».
И «В поисках утраченного времени» Пруста. И еще и еще.
Милена откинулась на подушки. Ее опять мутило.
Она, «Комедия», не была предназначена для исполнения. Замысел Ролфы был оригинальней. «Надпись указывала:
«Комедия» не была новаторской оперой. Она была просто новой
Книгой, которую читаешь, а вирусы сами тут же кладут ее для тебя на музыку. Как слова, которыми Сати снабжал свои фортепианные опусы, – они служили лишь для развлечения пианиста, а не для декламации на публике [32].
А спектакль – это все моя затея».
У Милены снова мучительно кружилась голова, как тогда в невесомости. И огненная жидкость в желудке горела огнем.
– Сейчас, наверно, сблюю, – выдавила она.
Майк забарахтался, поднимаясь за тазиком и полотенцем. Но так и не успел.
У Милены, к собственному удивлению, не хватило сил даже снять ноги с кресла. Рвота по подбородку стекла на одеяло и платье. Досталось и Пятачку (будет теперь попахивать срыгиванием не только детским, но и взрослым).
– Ох, Милена-Милена, – сочувственно приговаривал Майк.
– Чертовы Наяды, – ворчала та, не пытаясь ему помочь.
Беспомощно полулежа в своем кресле, она смотрела на Люси. Люси в роли Беатриче, с задумчивой улыбкой поющую старческим голосом:
Люси, канувшая тогда как в воду, неведомо как сумела записать для «Комедии» всю свою партию. Вот такая странность. Очередная странность.
Милена неподвижно лежала, в то время как Майк очищал заляпанное рвотой одеяло. На подобных вещах внимание теперь особо не заострялось. А вот на лице Беатриче оно заострилось. Эта Беатриче успела состариться, и продолжала стареть. Она больше не была красивой – разве что той фактурностью, какую морщины сообщают лицу, подобно тому как время придает монументальность источенному ветрами камню. Она выглядела бессмертной, словно продолжала плыть по волнам времени, превозмогая людские слабости, отбрасывая за ненужностью красоту юности. Королева Дантовой души, его любовь, напоминание о божественном. Суровей скал, глубже самой Земли, не меркнущая в памяти любовь, что восстает вдруг в своем нынешнем обличии на вершине стоящей над лесом горы.
«Нет, люди так не любят, – подумала Милена. – Не бывает так, чтобы на всю жизнь, да еще при этом только в памяти».
– Это не та опера! – вскричала Милена.
И тут появились геликоптеры. Воздух содрогнулся от свистящего шума лопастей, и на землю пала тень, словно материализовавшись из мрака и лунного света. Сине-черные глянцевые машины разворачивались над тротуаром, разбрасывая пыль и вздымая на Жужелицах листву, шелестящую, подобно волне прибоя.
– Оставьте их! – слабым голосом умоляла Милена, не в силах пошевелиться на своем кресле. Жужелицы никому не причиняли вреда; после каждого спектакля они тихо разбредались. Сейчас заключительная ночь; ну зачем вторгаться именно
Два геликоптера. Вот они приземлились, упруго подпрыгнув на своих полозьях и оттеснив Жужелиц от тротуаров к ограде и стенам. Лопасти продолжали сечь воздух. Милена чувствовала, как воздух обдает ей лицо, словно она сама мчится на бешеной скорости.
– Майк? – подала она голос, но слова утонули в шуме винтов.
Майк стоял, глядя с балкона.
– Не-ет! – словно выдохнуло людское море снаружи.
– Они схватились! – изумленно крикнул Майк. – Они дерутся с «Гардой»!
