2 Flauti
2 Oboi
Corno inglese
Clarinetto piccolo (Es) [18]
Некоторое время Милена не могла понять, в чем дело.
– Сегодня ночью, после концерта, – сказала Мойра, – был вызов по всем Терминалам. Последовало указание найти бумагу. При необходимости вскрыть запасы. Выдачу и расход тщательно фиксировать.
2 Clarinetti (В)
Clarinetto Basso
2 Fagotti Contrafagotto
4 Corni (F)
3 Trombe (B) [19]
– Кто это написал? – все еще ничего не понимая, спросила Милена. Музыка была не ее.
– Консенсус, – ответила Мойра. – Милена, Консенсус написал оркестровку. Терминалы, все вместе. Прошлой ночью. Они написали ноты. По две Песни каждый.
– Все сто? – У Милены даже в голове помутилось, настолько ее сейчас переполняли эмоции. – Он оркестровал ее,
Мимоходом подумалось о собственной работе.
– Все произведение?
Мойра лишь молча кивнула, не решаясь даже улыбнуться.
Милена опустилась на колени перед стопой бумаги – высокой, как минимум ей до локтя. Спешно пролистав часть стопы, Милена отыскала «Песнь Восьмую». Ей не терпелось взглянуть, как рожки могут быть разом и «мрачными» и «обнадеживающими».
– Но здесь нет вокальной партии, – заметила она.
Оркестровка была исключительно инструментальная, до слов, где Данте спрашивает Вергилия:
Текст не пропевался.
– Но там же были ноты, красные такие! – воскликнула Милена. Превращенное в музыку произведение оказывалось по большей части бессловесным.
А вирусы между тем уже воспроизводили с листа ноты. Милена уже слышала эту музыку – взвивы скрипок, гобоев и флейт; зловеще темная гладь с затхлым запахом разлагающейся плоти. Но на поверхности воды все же поблескивал свет, и свет пробивался сквозь наслоения музыки. Даже в этом гиблом месте – над бездонной пучиной болота Стикса – прослеживалась цель и являлась справедливость.
У Милены даже руки затряслись.
– Маркс и Ленин, – приговаривала она, – Ленин-Маркс.
Она переходила от Песни к Песне. Музыка буквально расцветала. У нее были потрясающие по щедрости краски, до въедливости яркие и глубокие; комбинации звучания, которые она и представить себе не могла.
– Чудо какое, – сказала она и разразилась смехом, качая головой. – Просто чудо, все без исключения!
Эмоции в ней настолько стремились наружу, что она вскочила и захлопала в ладоши от безудержной радости. А потом и вовсе запрыгала по каморке, к удовольствию Мойры, которая, видя все это, и сама прониклась ее чувствами.
– Мойра, Мойра! – кричала Милена, обнимая Мойру, которая засмеялась от удовольствия. После чего, положив руки Милене на плечи, посмотрела ей в глаза.
– Это означает, – сказала она, – что Консенсус хочет, чтобы мы сделали эту постановку. И мы собираемся ее поставить, Милена.
Милена прикрыла ладонями глаза, словно защищаясь от обилия чересчур хороших новостей.
– Я просто не могу поверить, – призналась она честно.
Мир вокруг менялся. В этот самый миг она почувствовала, как меняется и ее место в этом мире. Этой опере суждено быть поставленной, обрести жизнь, и она, Милена, будет каким-то образом к тому причастна. Она сумела добиться чего-то очень важного.
– Мы и сами всем этим несколько ошарашены, – сказала Мойра. – Консенсус еще никогда так напрямую не вмешивался в искусство. У нас сегодня на три часа назначено совещание. Если хочешь, я могу тебе оставить партитуру почитать, поразмыслить.
Милена на все лишь кивала: да, да, безусловно.
«Сможет ли она потом принести партитуру сама? – Конечно, конечно: ей уже столько раз приходилось таскать вещи на себе, так что одним разом больше, одним меньше… Да, безусловно да. Когда поступаешь по собственной воле, это же совсем другое дело!»
У Милены на подоконнике лежал апельсин, круглый, как маленький глобус. Вчитываясь в «Комедию», со всеми ее руслами и притоками музыки, втекающими в единый океан, она ела этот сочный плод, упиваясь его вкусом и запахом корочки, стреляющей мельчайшими брызгами. А из узкого окна светило небо с облаками.
Невесомо белые барашки плыли словно в такт музыке. А за ними распахивался бесконечно глубокий небесный простор, затянутый легкой, пронизанной светом дымкой.
Время притягивало. Милену влекло сквозь небо, прочь от апельсина, от манускрипта, от комнаты.
ОНА И СЕЙЧАС ВИДЕЛА НЕБО насквозь, только как бы с другой стороны, с внешней стороны планеты.
Небо представляло собой лишь тонкую дымчато-синеватую пленку, которую, казалось, можно было содрать, как кожуру с апельсина. И тогда Земля предстанет обнаженной и беззащитной.
Внизу находился лес. Он походил на ковер из тысяч зеленых иголок; можно было различить чуть ли не каждое дерево. Сейчас корабль проплывал над Амазонкой. К западу, выдаваясь над голубой дымкой горизонта, виднелись Анды с розоватыми в свете рассветного солнца снежными пиками.
На стенах Пузыря произрастали растения – небольшие горные цветы с крохотными венчиками соцветий на стеблях. Цветы Чехословакии. Пузырь помнил код, отвечающий за их рост и развитие. Та же самая спираль, отвечающая за жизнь, кодировала и информацию. Она разом взращивала и плоть и мысль. Вот такая забавная штука жизнь.
Корабль был живым и сообщался с Миленой. Он знал, чего она желает, и мог консультироваться с ее вирусами насчет генетических кодов. А затем путем мышления реструктурировал соответствующие коды собственных клеток. И выращивал сам из себя цветы, смешивая память и желание.
Как если бы это делала сама Милена.
Она улыбалась, уже не испытывая головокружения от невесомости, а ощущая лишь слегка беспокойное ожидание. Предстояло опробовать оборудование Преобразователя. Надо было создать единый образ. Милена собиралась вообразить розу – такую, чтобы заполняла небосвод внизу.
– А дальше что? – спрашивал стоящий сзади журавлем Майк Стоун. Он контролировал положение и траекторию Пузыря на орбите.
– Дальше? – переспросила Милена. – Район фокусировки очень обширен. Помогать с наводкой мне будет Консенсус.
– Каким образом? – спросил Майк Стоун.
– С помощью Ангела, – ответила Милена.
Неожиданно в теменной области – там, где она подсоединялась к Консенсусу, – начало покалывать.
– Кажется, начинается, – произнесла она.
Информация подавалась ей, но не словами. Она походила скорее на какую-то гирю, которую аккуратно помещают на хрупкую плоть. Словно вся громада Вселенной принялась нашептывать ей. Скулы и виски сдавило от непривычной боли, как будто они вдруг треснули.
Консенсус заговорил.
Как будто внутри нее начал раздуваться воздушный шар. К ее облегчению, вздутие оказалось небольшим, всего-то с апельсиновое зернышко. Послышалось что-то похожее на звон огромного колокола –
