вздох, не опустился наконец на землю. Почва пела о листьях, которыми сама когда-то была. Об ореховых скорлупках, апельсиновых корочках, о собачьих какашках и кожаных башмаках, о ветхом тряпье и поте людей, носивших его, пока оно было еще одеждой. Из-за пределов гравитации мертвые взывали к Жужелицам песней.
– Все съедобное плачет, – поведал Милене Король. – Ему так больно. Его терзают, сжигают, варят в кипятке.
Нынешняя еда зачастую выращивалась из гибридов – живых клеток. Они были живыми, когда их продавали, готовили и ели. Поэтому при виде жующих Жужелицы страдальчески вскрикивали. Они не могли носить натуральную одежду из хлопка, шерсти или шелка, не говоря уже о коже и мехе. Одежда начинала им петь. Пело им и солнце, которому они с блаженством откликались встречной песней.
«Живите на родопсине», – взывали Жужелицы к людям всякий раз, когда они набирались сил, чтобы находиться рядом с людьми – что удавалось не всегда: уж слишком резкие энергетические эманации испускали люди: в одиночку и не выстоишь. Держаться на людях они могли только большими группами, да и то недолго, обычно вскоре рассеиваясь, как робкие обезьянки.
До Милены только сейчас дошло, что перестал идти снег. Стояла ясная, с сухим морозцем погода.
– Кофе-е! – все так же кричал через улицу торговец. – Кофе, чай, здоровье выручай!
Пар от бачка, курясь в воздухе, золотистыми слоями зависал в свете фонаря.
– Кофе мучается, кричит, – сказал Король с жалостью. Аптекарские вирусы были выведены из вируса герпеса, и поэтому губы жгло, когда они соприкасались с горячим кофе.
– И вирусы тоже, – продолжал жалеть Король. – Некоторые из них от муки даже погибают.
Чудовищней всего было то, что наряду со всеми живыми существами Жужелицы сочувствовали еще и вирусам.
К ТОРГОВЦУ КОФЕ вперевалку подкатила какая-то тетка с кувшином. От холода и передозировки кофеина ее трясло, как старую коляску без рессор. Мутными глазами она уставилась на Милену – с такой ненавистью, что у той захолонуло сердце; будто какой-то луч полоснул. Этот же луч полоснул и по Жужелицам, сразу боязливо съежившимся в один большой ком.
– Билли? – окликнула Милена. Тот не отзывался. Она, встав на одно колено, бережно погладила его по свалявшимся в колтун волосам.
«Бедняга. Ты же был у нас самым красивым. Тебя все девушки любили, томились, вздыхали по тебе, переживали, что ты не обращаешь на них внимания. А голос у тебя был чистый мед, и на сцене ты завладевал вниманием так же легко и естественно, как дышал. Я и та, глядя на тебя, верила, что люди способны по-настоящему, без театральности, разговаривать словами Шекспира».
– Билли, тебе же холодно, – сказала она. – Ты где живешь?
– На Кладбище, – прошептал он.
Милена приостановилась. Надо же, опять Кладбище.
– Пойдем, – сказала она. – Пойдем я тебя отведу. – Она поднялась, а вслед за ней поднялись и все Жужелицы, словно кто-то потянул их за ниточки. И тронулись по улице Кат за ней, в своих заношенных полушубках из искусственного меха, в пластмассовых ботинках.
«Сколько людей за это время деградировало, – невесело размышляла Милена. – А я-то старалась, сыпала цветы из космоса. Впечатление такое, будто земной шар не один, а их несколько и я сейчас ошиблась Землей».
– Да ты с кем разговариваешь? – с осуждением прокричала ей тетка с кувшином. – Ты же с Жужелицами разговариваешь!
Милена вскинула перед Жужелицами руку – что означало «Стойте, не расходитесь» – и направилась к ней.
Тетка вместе с продавцом кофе успели за это время зайти за пустой заснеженный прилавок, на котором стоял металлический бачок (получалось что-то вроде барьера для дуэлянтов). Милена машинально отметила, как на матовой поверхности бочки играет желтоватое отражение. Вот они, проблески будущего. Оно снова будет за металлом, за техникой.
– Одного из этих людей я знаю, – попыталась объяснить она. – Мы с ним друзья. И они тоже люди.
Тетка со строптивым видом пожала плечами.
– Ты б лучше сказала,
– Именно оттуда, – чистосердечно сказала Милена. – С орбиты. Я астронавтка.
Тетка без лишних слов плеснула из кружки кофе Милене в лицо. Руки у нее сейчас были заняты двумя вещами сразу: хватали кувшин и бросали кофейщику деньги. Запоздало испугавшись, она вперевалку пустилась наутек.
Милена стояла, застыв на месте, с лица стекали остывающие капли. Как в какой-нибудь глупой комедии, где одному из персонажей в физиономию то и дело что-нибудь влетает. Она оглядела свое пальто, которое спереди было основательно подпорчено.
– Зачем она это сделала? – оторопело спросила Милена.
– Думала, наверно, что ты тоже больная, – высказал соображение торговец, с невозмутимым видом выуживая мелочь из мокрого от кофе резинового подноса. От монет нынче тоже можно было подхватить инфекцию.
– Да это
– Идемте, – велела она им. – Не торопитесь и ни перед кем не дрожите. Они сами вас боятся.
Жужелиц она демонстративно провела перед самым носом у кофейщика.
Возле фонтана на углу Лик-стрит Милена повернула налево. В медную горловину фонтана была ввинчена заглушка; исчезла полка с чашками для питья, которая всегда была здесь. На подъеме, который шел к вокзалу Ватерлоо, суетились люди, с боязливой осторожностью переступая через что-то вроде большого свертка, лежащего на снегу. На глазах у Милены сверток пошевелился. Это был человек, живой человек.
ГРУДЬ У ЧЕЛОВЕКА была абсолютно голая. Куртка и изорванная рубаха скрутились так, словно он силился вырваться из собственной одежды. Он пытался ползти, но ноги не повиновались, а от закоченевших на морозе рук проку было не больше, чем от тюленьих ласт.
И что, люди вот так, запросто через него перешагивали?
«Да что же это со всеми нами делается! – мысленно вскричала Милена. – Он же погибнет здесь от холода!» Она двинулась к лежавшему. Жужелицы дружной стайкой последовали за ней.
– Осторожно, она кусается, – предупредил Король.
«Она? – подумала Милена растерянно, глядя на всклокоченную рыжую бороду незнакомца. – Что значит: “она”?» Но не успела Милена подойти к лежачему, как тот, приподняв голову, обнажил зубы и угрожающе зарычал.
– Пальма, Пальма, – на разные голоса заворковали Жужелицы, окружая лежащего плотным кольцом. – Молодчина, Пальма. Славная собака.
Заслышав кличку, мужчина тихонько взвизгнул. К нему потянулись руки, одни гладили ему спину, другие голову. Тот при этом начал поскуливать. И не только: он еще и пытался вилять воображаемым хвостом. А затем от неудержимой, воистину собачьей радости звонко тявкнул. Радостное волнение было таким, что он не смог сдержаться – под животом на снегу образовалась округлая лужица. Человек-Пальма признательно лизал окружающим руки.
– Пальма, Па-альма, – сердечно улыбался Король, похлопывая его по боку, – добрая собачка.
Человек радостно гавкнул.
– Наверно, надо вызвать врача? – спросила Милена.
Король покачал головой.
– В пепле люди, – произнес он, медленно, как в забытьи оглядываясь по сторонам. – Падает пепел.
– Что? – уже совершенно одурев от происходящего, переспросила Милена.
– И они позволяют умереть, – вещал тот с улыбкой, словно лицезрея что-то приятное.
