– И вот ты всякий раз подходишь к двери, где щель для писем, а сам, замирая, ждешь: вдруг там какая-нибудь весточка с добрым словом, которую принес тебе почтальон.
«Почтальон. Так вот что раньше значило это слово. А я-то думала, что они так называются потому, что приходят к нам почитать сообщения».
– Всего-то малюсенькая карточка от племянницы или тети моей. – Люси снова пустила слезу. – Они обе у меня были такие душки, такое золотко. А теперь я даже не помню, как их звали. И от этого чувствую себя так глупо! Я-то вообще подумала было, что ты моя дочь. Хотела уже прогнать тебя за то, что ты так долго не заглядывала меня навестить. Теперь-то уж ее на свете лет как семьдесят нет, а то и больше. А который сейчас год?
Милена терпеливо повторила: почти сто лет после Революции.
– Ну вот, видишь? Я уже просто не в курсе, выпадаю. На той неделе вышла прогуляться. И знаешь что? Смотрю: огни.
– Ты рассказывала, – напомнила Милена, поднаторевшая в искусстве выслушивать собеседника, – как ты там работала на почтамте.
– Да-да, вот и я о том же, – поспешно согласилась Люси. – Именно о почтамте. Стоишь сортируешь почту, и уже настолько это занятие тебя притомило, что перед глазами плывет. Но тебе при этом ставят музыку, типа «типити-дрипити-типити-дрипити». И я постепенно смекнула: музыку специально ставят бодрую, чтобы у тебя не опускались руки. Вот ты стоишь вся измочаленная, так бы все и бросила. Ан нет: музыка подгоняет, подбадривает. Руки сами собой так и снуют, так и разбрасывают почту по ящичкам, хотя на деле послала бы все в тартарары и присела, а то и прилегла. Все равно нет: музыка тянет, подгоняет, подхлестывает. Так вот со мной нынче все именно так и обстоит. Казалось бы – все, пожила и хватит, пора и честь знать. А музыка все продолжает нудить.
Незаметно добрались до кафешки. Люси неловко скакнула в тесноватое полутемное помещение. Жалюзи здесь были опущены, а окна и двери распахнуты настежь. На столах стояли свечи, а на потолке бисером выступила испарина. На вошедших обернулись сидящие за кружками фруктового сока мужчины и женщины.
– Фу, – выдохнула одна из них, зажимая нос. От Люси ощутимо попахивало.
Однако, увидев сандалии и сумочку Милены, все быстро поняли, что лучше помолчать, и отвернулись.
К столику подошла официантка с такими же бисеринками испарины, что и на стенах. Над губой у нее тоже блестели капельки пота. Вообще, на вид лет восемь-девять – школьница, подрабатывающая в часы сиесты.
– Что изволите заказать? – спросила она, глядя куда-то между Миленой и этой древней развалиной.
– О-о, вот это воспитание, любо-дорого, – протянула Люси удовлетворенно. – Мне бы, любезная, хотелось, э-э… филе ягненка с мятной подливкой, э-э… гарнир из цветной капусты, но только чтобы пропарена в самый раз, а не передержанная, а то сами знаете, никакого вкуса не будет. Надо, чтобы в ней обязательно сохранились витамины. Э-э-э… ну и пюре немного можно, в общем, комбинированный гарнир. Причем пюре сдобрите маслицем, перчиком и немножечко, знаете, овощи взбрызните мне уксусом, для пищеварения.
Официантка – бледненькая худышка – лишь беспомощно хлопала глазами.
– Так, – сказала Милена. – Нам соевые фрикадельки с бульоном, две порции. Только без всяких там примесей. Мясо у вас есть?
– Мяса им, – фыркнула официантка с негодованием. – Мы что, в этом чертовом «Зоосаде», что ли?
– Ну хорошо, а курятина?
– Курятину найдем, если поискать.
– Вот и славно. Тогда курятину. Только, я вас прошу, водорослей не надо. И соуса тоже – ни из специй, ни рыбного.
Люси одобрительно кивнула.
– Вот это жрачка что надо. А мне еще свиной эскалоп. И чаю. Хорошего такого, настоящего.
Официантка насмешливо хмыкнула.
– Да, и имейте в виду, – расхорохорилась Люси, – ослиную мочу я хлебать не стану. Чай должен быть крепким, вкусным, ароматным.
– У тебя такие же вирусы, как и у меня, – обратилась Милена к официантке, видя на ее лице замешательство. – Ей нужен чай, какой подается в романах позапрошлого века. Понимаешь?
– А больше ей ниче не надо? – спросила официантка угрюмо.
– Послушай, детка. Я член Партии. – Здесь Милена приврала: членом Партии она не могла быть хотя бы потому, что не проходила Считывания, однако с ней действительно теперь обращались как с номенклатурщицей. – Чуть что не так, от вас тут мокрого места не останется. Чая у вас полно, просто вы его разбавляете. Так что марш выполнять. Скользи, детка. Скользи, скользи.
Официантка испуганно поспешила на кухню.
«Сколько, однако, у меня теперь свободы, – раскрепощенно подумала Милена. – Стоило только перестать тревожиться о том, нравишься ты кому-то или нет».
– Ролфа написала пьесу, – поведала она Люси. – И вот я сейчас готовлю предложение; ну вроде как продаю эту пьесу заинтересованным лицам.
«Слышала ли ты о Данте? Значит ли для тебя что-нибудь его произведение? А скажи я тебе, что представляла тебя в роли Беатриче?»
– Ух ты! – заулыбалась Люси.
«Нет, – решила Милена, – о Данте ей, пожалуй, мало что известно».
– Это сплошная музыка. В общей сложности длится несколько недель кряду.
– У Ролфочки всегда был красивый голос. Именно красивый, я всегда так говорила.
– Это представление будет особенным. Мы будем использовать в нем голограммы.
– Голограммы? Фи. – Похоже, на Люси это особого впечатления не произвело. – Их все еще кто-то смотрит? Отец меня как-то водил на них, когда они еще только появились. Скучища. Сидишь, пялишься почем зря.
– В этот раз все будет по-другому. Мы будем проецировать их из космоса. Причем без участия актеров.
– И правильно! – решительно согласилась Люси. – А то будут всякие сопляки выдрючиваться. Вот Ролфа к нам однажды одну такую актриску приводила – кажется, в тот самый паб, где мы с тобой сегодня были. Фифа просто жуткая – сидит, носик к небу, рожа кислая. Представляешь, заявилась в перчатках, да еще и с зонтиком, а? Каково? – Люси хихикнула. – Кстати, зонтик она тогда забыла, а мы его раз – и в печку!
Милена сменила тему.
– Ты бы не хотела участвовать в том спектакле?
– Кто, я? Снова задать всем перцу? – От удовольствия у Люси даже щечки зарумянились. – Не, теперь навряд ли. Фигурка уже малость не та.
– Ты все такая же обаятельная стройняшка, – сказала Милена, глядя на ее крохотные узловатые запястья.
– Тонкая кость, – отвечала Люси с достоинством. – Сделать мне сейчас правильную подсветку – никто и разницы не заметит. Н-да. А сильная подсветка нынче вообще бывает?
– Только сейчас начала снова входить в обиход, – сказала Милена.
– Вот так: небольшой перерывчик в сотню лет, и ты опять входишь в моду. – Люси задумчиво втянула губу. – В таком случае с
– С каким таким «прошлым»?
– Ну это, – Люси сделала паузу, – с суждениями.
