к “Орлу”».
В пабе было сумрачно и тихо – а к тому же и пусто, несмотря на обеденное время. Хотя томиться в этой затхлой духоте – форменное мучение. Пол был более-менее подметен, хотя на столах по прежнему виднелись кольцевидные следы от кружек. В углу кто-то сидел; кто именно – не разобрать из-за теней, из-за грязи. Но вот лицо медленно повернулось – бледное, какое-то шишковатое, покинутое.
– Люси? – изумилась Милена-режиссер. – Люси! Ты меня узнаёшь?
На Люси была все та же одежда, что и во время первого визита Милены в «Орел», только окончательно утратившая форму и цвет.
– Че? – буркнула Люси, поднимая глаза.
Она плакала. Слезы тихонько струились по сморщенным как печеное яблоко старческим щекам, застревая и теряясь между морщин. Впечатление такое, будто так же между ними терялись и глаза.
У Милены сердце зашлось от жалости, настолько потерянное выражение было сейчас у Люси.
– Милая, хочешь, я возьму тебе чего-нибудь выпить? – участливо спросила Милена. Теперь у нее водились деньги, и она могла себе позволить.
Лицо у старушенции исказилось гримасой.
– Бе! – крякнула она, подавшись вперед. В этот момент она чем-то походила на сердитую игуану. Затем лицо приняло прежнее потерянное выражение. – Я есть хочу! – обидчиво буркнула она и смахнула со стола кружку.
– Давай я тебе какой-нибудь еды возьму, – поспешила предложить Милена.
Она подошла к стойке, за которой высился мясистый бармен. Глаза его недружелюбно скользнули по Милене: по ее безупречно белой одежде, по новым кожаным сандалиям, ухоженным волосам. Этот взгляд ей последнее время доводилось ловить на себе не раз; видимо, так народ реагировал на партаппаратчиков.
– Ба-а, ба-а, – заикаясь, выдавил он, – ба-абки гони, за кру-у… кру-у!
«Ну вот, еще один. Бедолага, – подумала Милена. – Очередная жертва загадочной болезни. Уже третий за последние двое суток. Маркс и Ленин, неужели зараза эта на всех переползет?»
– За кружку, – закончила она за него и заплатила двойную цену. Отходя от стойки, Милена чувствовала, как тот сверлит ее спину глазами.
«Ох уж эти изменения, – мысленно вздохнула она, – люди от них добрее не становятся».
Она возвратилась к Люси.
– Пойдем, милая, – пригласила она, запахивая газовый шарфик, – найдем где-нибудь кафе, посидим.
– Ага, посидим. Сейчас и жрачки-то нигде не найдешь, – проворчала Люси. – Только будки эти с пережженными лепешками. Сожрешь одну, так потом не пробздишься. Индусы хреновы. Бе. Да из них в жару никто и не работает: сворачивают лавочку и сидят, в носу ковыряют под навесом.
– Мы куда-нибудь поприличней пойдем, милая.
Вид у Люси был отчаянно беспомощный.
– А ты кто?
– Мы с тобой встречались. Правда, только раз, – напомнила Милена.
Люси настороженно подалась вперед.
– Ой, а где я?
Милена объяснила.
– А который нынче год?
Милена сообщила и это.
– Вот ведь черт, – жалобно протянула Люси и снова заплакала. – Черт его дери! Все вьется и вьется веревочка, никак кончиться не может, – всхлипнула она, перебирая пальцами.
– Бедняжечка, лапонька ты моя. – Милена, опустившись рядом, попыталась взять в руки ее ладони – даже в жару холодные как ледышки, шишковатые и удивительно легкие.
– А я думала, ты моя дочка. Ее-то, наверно, теперь уж и в живых нет.
«Где сейчас ее друзья? – подумала Милена. – Почему она одна?»
– А где Старичок-Музычок? – спросила она.
Люси со строптивым видом высвободила руки.
– Я ему что, сторож, что ли? – ответила Люси, высокомерно воздев голову. – А он что, твой дружок? – спросила она бдительно.
– Нет. Я думала, твой.
– Видали мы таких дружков, – с гордым видом сказала Люси.
«Понятно. У них размолвка. Вот почему она в печали».
– Ну что, милая, пойдем, все же где-нибудь перекусим.
– А ты кто? – снова спросила Люси.
– Я подруга Ролфы.
Лицо старушки сделалось мечтательно-нежным.
– A-а, Ролфа. Вот это была душка. Померла, наверно?
– Нет, – ответила Милена, а сама подумала: «Хотя в каком-то смысле да». – Ну что, пойдем в кафешку, и я тебе все про нее расскажу.
– У-у-у, вот это будет прелестно. – Люси вмиг расцвела. Выпрямлялась она не сразу, а как-то урывками; при этом кости и суставы хрустели так, будто туловище старушенции состояло только из них. В какой-то момент Милене даже пришлось ее подхватить, иначе бы та опрокинулась. Буйная оранжевая грива имела теперь несколько землистый оттенок.
– Ну, как я смотрюсь? – между тем осведомилась Люси.
– Восхитительно, – одобрила Милена.
– Врешь. – Лицо у Люси сложилось в смешливую, плутоватую гримасу. Она подхватила Милену под руку. – Пока, Генри, – обратилась она к бармену, – или как там тебя. Я ухожу отобедать со своей племянницей. – Люси не шла, а скорее подскакивала как воробушек, отталкиваясь двумя ногами сразу. Милену она крепко держала под руку.
– Генри очень даже славный парнишечка, – щебетала она на ходу, – не смотри, что он индус. Они, если с воспитанием, вполне приличные люди.
– Он не индус, – пояснила Милена. – Кожа у него темная из-за родопсина.
– Какой псиной его ни назови, а зря их всех сюда понапустили. Ни одного лица светлого нынче на улице не встретишь.
Выбравшись на залитый светом тротуар, они одновременно заслонились руками от солнца.
– Ой-й-й! – Люси долго щурилась, прежде чем глаза наконец не привыкли к яркому свету. Милена пробовала объяснить: родопсин – это такой вирус, от которого кожа у людей становится лиловой.
– Что? Так мы все теперь чернокожие?! – вскинулась Люси. Она поглядела себе на запястья – кстати, в самом деле потемневшие от въевшейся грязи. В панике она принялась их отскабливать.
– Да нет же, Люси, нет. Не чернокожие. Речь идет о химическом веществе, которое вводится для того, чтобы солнечный свет преобразовывался в сахар.
– Ох уж не знаю, – со вздохом покачала головой старушка.
Прогулка была благополучно продолжена. Люси подскакивала с озадаченным видом.
– Тут знаешь, скажу я тебе, какое дело, – говорила она. – Это все равно что, когда я работала на почтамте… Ты знаешь, что такое почтамт?
– Нет, – призналась Милена.
– Так вот, люди посылали такие квадратики бумаги – выразить этим друг дружке свою любовь и симпатию. И что-нибудь на них писали, от руки. Вот уж когда я была горазда! Переправляла все точки над «i» в цветочки или же сердечки. А все «о» делала крупными и кругленькими, как апельсинчики. Чтобы смотрелось красиво. Это было как раз после школы, а в школе мы все этим занимались. Это было, знаешь, жутко модным: столько народу, и все на бумаге посылают друг другу весточки о любви. Хотя, понятно, не только о любви. Были там и разные счета, циркуляры.
Чтобы угнаться за смыслом витиеватого повествования Люси, Милене приходилось напрягать все свои вирусы.
