для них выше интересов международного коммунизма. По выражению Дэна, они относились к зарубежным коммунистическим партиям «как отец к маленькому сыну», пытаясь их купить или управлять ими в своих интересах.
Со своей точки зрения советские лидеры действовали столь же логично, как и китайцы. Начиная с 20 -х годов они руководствовались доктриной равновесия сил, гласившей, что никто не начнет войну, если баланс сил не обеспечивает безусловной победы и враг не осознает тщетность любого сопротивления. Однако в гипотетической войне с Соединенными Штатами победа была далека от безусловной; под угрозой уничтожения находились все советские города и индустриальные центры. Советские стратеги понимали, что вне зависимости от исхода войны после нее они останутся в поредевшем, примитивном аграрном обществе, уязвимом перед полчищами китайцев. Китайцы же заявляли об отсутствии страха перед ядерной войной. Хотя они и осознавали силу ядерного оружия, но допускали потерю нескольких сотен миллионов людей, ведь люди — единственное, чего у них в стране было в избытке. В результате Советы, вопреки основным постулатам марксизма (в китайском понимании), отказались поделиться с соседом ядерным оружием и свернули оказание технической помощи.
Моррис учил Фреймана и Бойла предсказывать намерения Советов, исходя из речей их лидеров — просто нужно уметь расшифровывать значение некоторых слов. Призывы к «мирному сосуществованию» и «мирному соревнованию» совсем не предвещают конец попыток Советского Союза расширить свою империю с помощью шпионажа, подрывной деятельности, пропаганды, интриг и «национально- освободительных» войн. Призывы лишь означали, что Советы сознательно стараются не провоцировать ядерную войну с Соединенными Штатами — в отличие от недавних действий Хрущева на Кубе.
По мнению Морриса, китайско-советские разногласия не могли быть урегулированы. Скорее следовало ожидать их углубления, поскольку китайцы не умерят своих политических требований, а Советы вряд ли смогут их принять. Предыдущие предсказания Морриса полностью подтвердились и оказались столь проницательными, что Бойл побоялся нарушить свой долг, не доложив выводы Морриса руководству. Поэтому, побывав в воскресенье утром на мессе, оставшуюся часть дня он посвятил дополнениям к своему отчету.
Ни Фрейман, ни Бойл никогда не сквернословили — дальше «черта» у них обычно не шло. Ругательства означали для них пренебрежение к богатствам английского языка и неуважение к присутствующим. Однако Бойл готов был изменить этой своей привычке, когда прочел ответ из штаб- квартиры: «Мы — организация, занимающаяся сбором информации, а не мозговой центр. Нас интересуют факты, а не мнения. Примите к сведению».
1 ноября 1963 года Моррис приступил к тому, что вошло в неофициальную историю ФБР под названием «четырнадцатая миссия». К тому времени Советы установили определенный режим его приезда в Москву — каждую осень он получал инструкции для американской компартии, представлял бюджет, в котором было расписано, на что партия предполагает в наступающем году потратить деньги, отвечал на вопросы и высказывал мнение об обстановке и известных в Соединенных Штатах деятелях и, как правило, делал общий обзор положения в мире и обсуждал дальнейшую стратегию. В процессе этих ежегодных консультаций он почти всегда проводил много времени с Сусловым, Пономаревым и другими членами Политбюро. Обычно он также виделся с Хрущевым (позднее с Леонидом Брежневым) и старшими офицерами КГБ. Тогда, в ноябре, он заметил среди тех, с кем пил, обедал и совещался, общую мрачность и неуверенность.
Сейчас Советы были еще более раздражены, можно сказать, разъярены поведением Китая, чем летом. Они заявили, что Китай преднамеренно и со злым умыслом вооружает неуправляемые революционные банды по всему миру советским оружием, чтобы виновными в совершенных с его помощью убийствах и преступлениях стали считать Советы. Казалось, они умышленно возбуждали вражду к Советскому Союзу как со стороны Запада, так и со стороны «третьего мира». Их резкие выпады и клеветнические измышления затрудняли любые переговоры, и Суслов уже утратил всякую надежду.
— Чем больше мы стараемся быть благоразумными и миролюбивыми, тем более безрассудными и агрессивными становятся они.
Полковник КГБ, любивший заглянуть вечерком к Моррису ради «общих сведений», изрядного количества бурбона и сигарет марки «Кэмел» либо «Честерфилд», выразил разочарование Советов в более жесткой форме:
— Они не понимают, что могут натворить ядерные бомбы. Но если будут продолжать в том же духе, однажды мы им это продемонстрируем.
Китайцы конкурировали с Советами за влияние на «третий мир» и обхаживали Кастро, который, по мнению Морриса, и сам по себе доставлял серьезные неприятности. Забыв заручиться согласием Советов, он начал тайно поставлять оружие венесуэльским партизанам и обещал снабдить им революционные банды по всей Латинской Америке. В принципе Советы не возражали против снабжения оружием мятежников и террористов; они занимались этим и сами — как непосредственно, так и косвенно. Но здесь всегда важно понимать, что делаешь и что при этом можно выиграть, а что — потерять. Советы же не были уверены, что Кастро осознает последствия. Их беспокоило, что он скорее занят сочинением мифа о себе как о мировом лидере, чем защитой интересов социалистического лагеря. Они считали, что раз ему обеспечили щедрую экономическую и военную поддержку, то он обязан советоваться с ними и воздерживаться от импульсивных театральных жестов, способных вовлечь их в очередную ядерную конфронтацию с Соединенными Штатами. Стараясь сохранить свои базы на Кубе, они готовы были со многим мириться и потакать ему, словно капризному ребенку, однако до известного предела.
Политбюро все еще надеялось использовать американскую компартию как средство для воздействия на Кастро и осмотрительного налаживания связей с кубинскими коммунистами.
Пономарев заметил, что при встрече Джека с Кастро в Москве каждому из них импонировала неординарность другого и что Джек умело польстил Кастро своими россказнями о том, как старается американская компартия оказать ему помощь из Соединенных Штатов. Советы надеялись преобразовать этот зародыш личных отношений в вспомогательное средство воздействия на Кастро и предложили Джеку поехать в Гавану под предлогом передачи официального обращения Гэса Холла. Необходимую подготовку они возьмут на себя, изображая лишь посредников Холла и его инициативы. И объяснят, что, поскольку США препятствуют своим гражданам в посещении Кубы, Джеку придется лететь в Гавану из Москвы. Так его смогут проинструктировать перед поездкой и выслушать отчет по возвращении из Гаваны. Пономарев или его заместитель предложили Джеку взять с собой жену, поскольку ее присутствие могло помочь на светских мероприятиях.
И Моррис, и Пономарев прекрасно понимали, что ежегодный пересмотр бюджета американской компартии являлся в значительной степени фарсом. Моррис старательно перечислял, какие суммы требуются партии на содержание штаб-квартиры в Нью-Йорке, на поддержку активистов и издательскую деятельность, на поездки, демонстрации и агитацию, а также на выплату жалованья и компенсации издержек своим лидерам. (Большая часть всего этого была фикцией, сочиненной вместе с Бойлом.) С другой стороны гроссбуха он писал, сколько партия надеется получить от жертвователей из Голливуда, с Манхэттена и от других денежных тузов, щеголяющих радикализмом, которые считали свои пожертвования остроумным и смелым поступком. При этом всегда наблюдался дефицит, равнявшийся той сумме, которую, как надеялся Холл, КГБ вручит Джеку во время очередной прогулки по ночному Нью-Йорку.
22 ноября 1963 года, в день убийства президента Кеннеди, Моррис находился в Москве. Когда советские руководители спешно стали интересоваться у него возможными причинами и значением этого убийства, он воочию убедился в царившей среди них панике. Прежде всего они пытались оценить последствия убийства, но некоторые, казалось, по-человечески жалели о гибели молодого обаятельного президента, хотя тот и был их врагом. Пережив множество убийств по команде Сталина, они молчаливо условились между собой, что победители будущих битв за власть в Советском Союзе не станут казнить проигравших. Призрак политического убийства в Америке озадачивал и пугал их, поскольку означал нестабильность и непредсказуемость.
Первоначальное смятение породило множество вопросов. Разве в поездке президента не охраняли высокопрофессиональные телохранители? Как могла не сработать их защита, если хоть часть из них не примкнула к заговору? Могло ли это убийство быть частью правого или фашистского переворота? Как повлияет оно на внешнюю политику Соединенных Штатов вообще и по отношению к Советскому Союзу в
