размышляет о моих словах.
— Налью при условии, что вы больше не будете мудрствовать, — отвечаю я. — Это ваше хобби переливать из пустого в порожнее мне совсем не нравится.
— Но вы же советник по культуре, — напоминает Мэри, пока я наполняю её стакан.
— Парадокс профессии и ничего больше. Наша участь быть теми, кем мы, в сущности, не являемся.
Она берёт стакан, не меняя позы ленивой одалиски, и бормочет, окидывая взглядом комнату:
— Вы и на этот раз позаботились о цветах… Теперь я, по крайней мере, уверена, что это внимание вы проявляете ко мне, а не к жене…
«Ошибаетесь и на этот раз, милая», — отвечаю ей про себя, потому что я и не думал проявлять к ней внимание. Цветы покупает и меняет горничная, так же, как мыло и продукты, которыми набит холодильник.
— У этих цветов нет той силы, о которой вы говорите… И всё-таки посмотрите, какая красота! — Мэри указывает на большую вазу с крупными красными гвоздиками. — Вы не задумывались об этом, Генри?
— О чём именно?
— О силе красоты.
— Теперь мы перешли от животного мира к растительному, — страдальчески вздыхаю я.
— Хорошо, перестану вам надоедать, но после того, как вы мне дадите последнее пояснение.
— Если оно действительно будет последним… Мэри отпивает немного виски и спрашивает:
— Каким образом человек становится сильным?
— Хорошо бы было, если б я мог так же легко ответить, как вы спрашиваете… Способов, знаете ли, так много…
— Я спрашиваю о вашем способе.
«Спасибо за комплимент, — говорю я про себя. — Значит, ты меня считаешь сильным», но вслух, конечно, я произношу другое:
— Мой способ вряд ли вам пригодится. Человек, который испытывает чувство одиночества, не может быть сильным.
Мы провели достаточное время в постели, но, против обыкновения, Мэри ещё не заснула, что меня и раздражает. Эта женщина, когда не спит, обязательно разговаривает.
— Я вспомнила опять эту историю с золотой цепочкой, — говорит она, хотя я делаю вид, что засыпаю. — И думаю…
— Думайте молча, — бормочу я, поворачиваясь к ней спиной.
— Но я хочу думать вместе с вами, Генри!
Она садится в постели, откидывается на высокие подушки и курит так спокойно и сосредоточенно, словно решила всю ночь провести таким образом.
— Вы же обещали мне бросить это хобби, по крайней мере, на этот вечер.
— Но вы же не ответили на мой вопрос. Так ответьте сейчас…
Я молчу и снова делаю вид, что засыпаю, однако она принимает моё молчание за знак согласия и опять начинает:
— Раз уж мы заговорили о золоте, правда ли, что вы дали тому чёрному генералу целый чемоданчик золота незадолго до того, как его убили?
— С чего вы это взяли? — спрашиваю я, открывая глаза.
— «Молва растёт на ходу» — такое латинское выражение мы учили в школе.
— Молву, вероятно, и на этот раз распространяет Адамс.
— Не знаю уж, кто её распространяет.
— Оставьте в покое чёрного генерала, — бормочу я. — Вы все так им интересуетесь, словно он ваш дядюшка.
— И всё же это правда насчёт золота?
— Правда! — неожиданно выпаливаю я. — Как бы невероятно это ни звучало, правда! Я передал ему целый чемоданчик золота ровно на сто пятьдесят тысяч!
Я считал, что заткнул ей рот. Но Мэри не унимается:
— А отдали бы вы ему этот чемоданчик, если бы знали, что через полчаса его убьют?
Она начинает играть в следователя, эта дама с обнажённым бюстом, но у меня нет никакого желания участвовать в её игре.
— Вы, похоже, не допускаете, что у меня имеется хоть, какая-то, но мораль, — замечаю я.
— Почему не допускаю? — поднимает она брови. — Я просто спрашиваю, может ли устоять ваша мораль против ста пятидесяти тысяч долларов?
— К Бенету пришёл человек по делу о наследстве, — объявляет Мэри.
Сейчас она одета в строгий синий костюм, а лицо у неё просто целомудренное, потому что дело происходит уже на следующее утро и в моём кабинете.
— Хорошо, пусть пришлёт его ко мне, — прошу я. И когда она собирается уходить, добавляю: — Хочу узнать, сколько стоит его мораль.
Через несколько минут появляется и сам «наследник», элегантно одетый мужчина средних лет, из тех, кто всегда пользуется одеколоном для бритья, носит неизменный белый носовой платочек в кармашке пиджака и заботится о чистоте ногтей.
Я приглашаю его сесть и так сочувственно спрашиваю, как идут его дела, точно я всё утро только об этом и думал.
— Лучше некуда, — приятно улыбается гость. — Сначала стараешься набрать как можно больше клиентов, а когда их становится слишком много, понимаешь, что ты их раб.
— Ваш покойный дядюшка тоже был зубным врачом, не так ли?
Он утвердительно кивает головой.
— И если судить по наследству, у него тоже была обширная клиентура, — добавляю я как бы вскользь. — Как вы думаете, могли бы вы заработать здесь столько денег, сколько ваш дядя заработал у нас?
— Исключено, — без колебаний отвечает гость.
— Да, мы страна, в которой способные и трудолюбивые люди хорошо зарабатывают, — удовлетворённо обобщаю я.
— Смотря с какой точки зрения на это взглянуть: зубного врача или пациента, — улыбается гость.
— Да, конечно. Но мы с вами сейчас должны решить другую проблему, — напоминаю я, поскольку я обменивался с ним первыми репликами лишь для того, чтобы прощупать почву.
Я напускаю на себя официальный вид и сухо объясняю:
— Дело о вашем наследстве весьма запутанное и не может быть решено без вашего присутствия на месте… и без нашего вмешательства в вашу пользу, разумеется.
— Вы хотите сказать, что всё зависит от вас? — спрашивает обескураженный посетитель.
— От нас или от вас, это, как вы заметили, с какой точки зрения посмотреть.
— Не понимаю.
— Очень просто: мы вам окажем услугу, вы нам окажете услугу.
— Я вообще-то считаюсь услужливым человеком, — замечает многообещающе гость. — Но в данном случае вы же не платите мне гонорар, а я должен получить наследство, которое принадлежит мне по праву.
И он снова улыбается своей приятной улыбкой.
— Это тоже обстоятельство, к которому можно отнестись по-разному в зависимости от точки зрения, — отвечаю я. — Дядя ваш скопил состояние там, у нас. Деньги ему давали наши граждане.
— Но они же давали ему их за его труд, и эти деньги уже стали принадлежать ему.
