что не хотел бы, чтобы в следующие несколько дней правосудие допустило ошибку, но что дела обстоят достаточно плохо.
— Обвинение добивается приговора. Оно к этому стремится. Так и будет. Учтите, что прокурор убежден в своей правоте. Я с ним говорил. Он уверен, что на его стороне Бог и истина. Но есть несколько фактов, на которых они вряд ли будут останавливаться подробно, и об этом я хотел бы поговорить с вами.
После этого он изложил нам линию, которой должна придерживаться защита. Передо мной лежат листы с записями, которые я тогда сделала для Годфри Лоуелла:
«а) Джима судят за убийство Сары, но неизбежно всплывает и история убийства Флоренс Гюнтер. Почему на следующий день после убийства Флоренс в машине Джима не было никаких пятен, но позднее пятно появилось?
Скажите Лоуеллу, чтобы он обязательно задал этот вопрос: обвинению он не нужен.
б) Найдите Амоса и вызовите его в качестве свидетеля. Трость закопал он. На ней было полно его отпечатков.
в) Спросите лаборанта, который обследовал с микроскопом одежду Сары Гиттингс. Что он нашел на одной из пуговиц? Мне это может стоить работы, но он кое-что нашел. На одной из пуговиц был намотан длинный белый волос.
г) Спросите его еще, этого с микроскопом, что это за волос. С головы или из парика?
Сам я думаю, что волос из парика. Пусть представят этот волос как вещественное доказательство. Он у них есть.
д) Спросите его также, что он нашел на том суку с Ларимерского участка.
Он нашел там кое-что еще, кроме крови и волос убитой женщины. На одном конце обнаружил несколько волокон ткани. Черной или серовато-черной. Они у них тоже есть.
е) Надо особо выделить вопрос о том, где была Сара в течение трех часов — с семи до десяти вечера. Где она была?
В этом может заключаться вся разгадка.
И еще:
ж) Почему обе колотые раны на теле Сары одинаковой глубины?»
Он откинулся в кресле, явно удовлетворенный тем, что сделал.
— Такова, по-моему, ситуация, — объяснил он. — Пусть Лоуелл использует эту информацию, как хочет. Допустим, есть человек, решившийся на убийство. Он идет на убийство. И у него есть оружие, то есть рапира. Длиной полтора фута, острая как игла. Что он делает? Со всей силы вонзает ее в тело жертвы. Силы у него есть. И много. Если бы ваш дед дрался на дуэли таким оружием, он бы проткнул человека насквозь, правда? Если бы, конечно, противник дал ему шанс!
Но в нашем случае есть две колотые раны, и обе — мелкие. Это не случайность, это — закономерность. Для меня, по крайней мере. Понятно, что удар был сделан коротким ножом. Шпагой так можно уколоть только один раз, первый раз. Но второй раз — никогда!
Я взглянула на свои записи.
— А что вы имели в виду, говоря о парике?
— Волос оказался необычным. Без корня. Волос вырывается обычно с корнем. На нем не было ни грязи, ни всего того, что обычно бывает на обычных волосах. Но много бриллиантина. Учтите, речь идет только о шансе. Но у этого шанса есть перспектива. Человек, достаточно старый, чтобы иметь седые волосы такой длины, слишком стар, чтобы засунуть тело в коллектор.
— То есть этот человек, кто бы он ни был, был в гриме?
— Я только хотел сказать, что это возможно. Понимаете, люди часто гримируются при совершении преступлений. Вообще преступник гримируется практически только тогда, когда идет на дело или когда бежит. Иначе говоря, тех, кого видят на месте преступления или возле него, запоминают по внешним признакам: по волосам, бровям, одежде и так далее. Но на самом деле преступник выглядит иначе.
— И обвинение на суде это обсуждать не собирается?
— А зачем? — спросил он рассудительно. — Блейку это не поможет. Откуда мы знаем, был он в парике в тот вечер или нет?
— Тогда зачем вообще все это нужно?
Он улыбнулся.
— Чтобы произвести впечатление на присяжных. Никто же не доказал, что Джим Блейк был в парике или у него вообще был парик. Я думаю, что не было. Но пусть Лоуелл проработает этот вопрос о трех часах и неизвестном парике. Будет хоть о чем поговорить.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
На следующий день я отнесла эти записи Годфри Лоуеллу. По той жадности, с которой он их читал, я поняла, что он в отчаянии.
— Ради Бога, где вы это взяли?
— Неважно, Годфри. Здесь изложено дело. Вот и все.
Таково было положение за день до начала суда. Рано утром приехала Лаура, впервые, может быть, оставившая детей и крайне возмущенная ходом событий. Но она даже на секунду не могла представить себе всю серьезность положения. Она вышла из машины, шикарно одетая, говорливая, а за ней понесли массу всякой клади, без которой она не выезжает даже не сутки.
— Не смотрите на меня. Я выгляжу ужасно, но должна была приехать. Какие глупые и бессмысленные обвинения! Как дела, Джозеф? Здравствуй, Клара! Чарльз велел мне запереть дверь на два замка! На него это похоже! А этот шкафчик здесь хорошо смотрится.
До самого начала суда она вообще не могла представить себе даже возможность неблагоприятного для Джима приговора. Только потом на нее понемногу начало действовать зрелище величавых судей, серьезных лиц адвокатов и всей обстановки суда, в котором целое суверенное государство выступает против одно-го-единственного человека.
Наши лица, наверное, ей тоже кое-что сказали: Джуди побледнела и осунулась, Кэтрин вообще напоминала мраморную статую.
— Бедные вы мои! — поняла, наконец, Лаура. — Я как-то не думала, что все будет так плохо.
Но совсем убил ее Джим, одетый сверхтщательно, замкнутый, далекий. Она инстинктивно схватила меня за руку и впервые со дня приезда умолкла. Она молчала в течение всей жуткой процедуры составления списка присяжных, на которую потребовалось несколько дней. Она молчала до самой речи государственного обвинителя. Пока он говорил, ее лицо постепенно наливалось краской.
— Как они могут? — прошептала она сама себе. — Как они смеют?
У меня нет никакого желания описывать здесь сам суд, его невыносимо медленное течение и унижение, продолжавшееся целую вечность. Появлялись и исчезали свидетели. Зрители, которые каждый день едва не дрались за место в зале, сидели, обмахиваясь шляпами, платками и газетами. К тому немногому, что говорилось в защиту Джима, они были равнодушны. Это была толпа, единая в своей открытой ненависти к нему, ждущая и страстно желающая мести.
Лаура заметила, что они напоминают ей торговок, которые сидели и вязали носки, наблюдая, как на гильотину ведут французских аристократов. По-моему, она права.
Тщетно Годфри Лоуелл боролся, допрашивал свидетелей, почти плакал от усталости и отчаяния. Он выполнил все пункты инструкции инспектора от «а» до
«ж», но все оказалось напрасным. Присяжным было жарко, они начинали уставать. Перед ними лежали клинок и окровавленная одежда Сары. Они не вдавались в лишние рассуждения.
У него была трость. Сара угрожала его комфортабельной жизни, его видели в том месте, где ее убили, он ее убил.
К концу третьего дня суда глаза Джуди глубоко ввалились, но она упрямо выдержала все до конца, начиная с той самой помпезной речи прокурора, из которой я приведу здесь лишь несколько фраз:
