него?
А говоря про записку о циферблате, она вызвала даже смех.
— Почему вы стали обыскивать дом?
— Мне показалось, что полиции надо немного помочь.
А когда смех утих, добавила:
— С какой вообще стати Саре нужно было что-то прятать — если она вообще что-то прятала — от Джима? Она же ему собиралась все рассказать! Она именно от него ничего не хотела скрывать. Она именно ему доверяла. Надо найти того, кого она боялась, и тогда…
Здесь ее остановили. Она принялась искать платок и украдкой посмотрела на какой-то листок. Я поняла, что Джуди тщательно подготовилась к выступлению на суде.
К вопросам о дне смерти Сары и постороннем человеке в доме она была тоже готова.
— Вы его не видели?
— Нет. Ни тогда, ни после. Он периодически влезал в дом после того, как арестовали дядю Джима. На теле Сары он ничего не нашел, поэтому…
Она действительно предпринимала доблестные попытки как-то спасти дело. Но я не слышала окончания ее показаний после того, как Годфри Лоуелл вслух зачитал содержание обнаруженной нами на Халкетт-стрит непонятной записки. Лаура неожиданно схватила меня за руку.
— Элизабет, о боже! — зашептала она возбужденно. — Разве Сара не говорила тебе о шкафчике?
— Что говорила?
— Пойдем! Нам надо быстро домой!
Однако мы не сразу выбрались из переполненного зала. Люди стояли и в дверях, и в коридоре. Когда же мы, наконец, протолкались наружу, оказалось, что Роберт тоже присоединился к любопытной толпе внутри здания. Помятая Лаура едва не плакала, я была не в лучшем состоянии.
В конце концов Роберта нашел Уолли и поехал вместе с нами.
У меня был свой ключ, так как все слуги пропадали на суде. На первый взгляд, в доме все было как всегда.
Суть дела Лаура нам объяснила по дороге:
— Сначала я хотела написать тебе, а потом мне понадобилось кое-что здесь купить, и я написала Саре. Она должна была тебе передать. Почему ты сразу не сказала, что Сара что-то спрятала? Конечно, это в шкафчике.
Со времени зачтения записки в суде до того момента, как мы подъехали к дому, прошло, наверное, минут сорок. Нас подталкивало естественное желание побыстрее добраться до дома и получить, наконец, ключ к разгадке, но только Уолли действительно понимал всю важность спешки. А не упоминать о ней у него были свои причины.
Пока мы ехали, он почти ничего не говорил. Сейчас я вспоминаю, что он тогда был очень бледен, а судорожные движения плеча и головы даже участились. Но когда я открыла парадную дверь, дом выглядел обыкновенно. Нас, как всегда, встретили собаки: Изабелла с величавым достоинством, а Джок — с веселой экспансивностью. Все слуги с утра уехали в суд, в доме было тихо.
Лаура направилась прямо в гостиную, и поскольку я недавно опять вставила ключ в шкафчике на место, она сразу же открыла центральную дверцу. Шкафчик представлял собой прекрасный образец мебели в стиле Людовика XIV. По существу, это маленький секретер, в котором выдвижная полка образует столик для письма, а над ним находятся три дверцы. Боковые дверцы стеклянные, через них видны старинные статуэтки из Челси, принадлежавшие еще моей матери, а центральная дверца деревянная. Как я уже говорила, она красиво украшена золоченой бронзой.
Лаура открыла именно центральную дверцу, и только тут я впервые заметила, что на ее внутренней поверхности, отделанной ореховым деревом, расположена примерно дюжина розеточек, закрывающих головки винтов, которыми крепится овальное украшение снаружи. Одна розеточка находилась в центре. При желании их можно было принять за циферблат часов.
— Пять часов справа, семь часов слева, нажать на шесть, — повторила Лаура и проделала необходимые операции. — Дай-ка мне твой нож, Уолли.
Кончик ножа Уолли был обломан. Сейчас я это вспомнила хорошо, но тогда не придала никакого значения. Я помню также, что у него дрожали руки. В конце концов мне пришлось достать свой перочинный ножик из письменного стола, и Лаура аккуратно подсунула лезвие под металлическую окантовку дверцы. Задняя часть дверцы отскочила, и мы увидели в ее наружной части довольно большое углубление: но мелкое, не более полудюйма. Там было пусто.
Мы дружно посмотрели друг на друга. Мое разочарование было велико, а Лаура едва не расплакалась. Что чувствовал Уолли, я могу только предположить. Он начал внимательно разглядывать дверцу, и я увидела на ней несколько царапин. Лаура их тоже увидела.
— Их не было, когда ты его покупала?
— По-моему, нет.
Уолли впервые по-настоящему вмешался в разговор:
— Почему тут вообще должно что-то быть? Нас опередили, вот и все.
— Ты хочешь сказать, что здесь кто-то сейчас был?
— После того, как записку прочитали в суде, — мрачно ответил он. — Где-то в доме наверняка есть разбитое окно или незапертая дверь.
Он оказался прав. Поскольку в доме никого не было, никто не мог закрыть изнутри кухонную дверь на недавно поставленную цепочку. Ключ от двери лежал на полу. Его, очевидно, вытолкнули чем-то снаружи, а потом воспользовались отмычкой или другим ключом. Дверь была распахнута настежь.
В эту ночь Уолли исчез.
Я, наверное, удивилась меньше, чем следовало, когда на следующее утро не увидела его в зале суда. Накануне около семи часов вечера он позвонил Джуди и попросил ее больше ни о чем не волноваться.
— Завтра я выступлю на суде, и все будет в порядке.
— Что ты говоришь? В порядке! Все вообще плохо и хуже, наверное, не бывает.
Но он сказал, что даст показания и у него есть что сообщить суду. Сказал, что она будет шокирована, но он не хотел бы, чтобы она о нем думала плохо. Он сам попал в эту передрягу, но готов «испить свою чашу».
— Ложись и постарайся выспаться, — добавил он. — Это мне придется сегодня не спать. И не волнуйся. Джима Блейка не посадят на электрический стул.
Она потом рассказала нам, что он был трезв, это точно, но голос его звучал как-то странно.
Закончил он тем, что заявил:
— Я принял решение и чувствую себя лучше. Разделаюсь со всем одним махом, и будь что будет. И со мной тоже.
Но он не пришел.
Я была горько разочарована, Джуди терялась в догадках и нервничала.
— Он испугался, — решила она. — Теперь он ничего не скажет, даже если что-то и знал.
Газеты не лучшим образом отозвались об отсутствии Уолли, Годфри Лоуелл расстроился. Но суд продолжался.
На первый взгляд, показания Уолли не могли ни облегчить, ни усугубить судьбу Джима. Что бы там ни произошло с тем карандашом в вентиляционном колодце, факт оставался фактом: в десять часов вечера Уолли находился в моем доме, а Джим — в парке.
Для Джима в тот день все вообще складывалось плохо. Амоса так и не нашли, но остались показания, данные им большому жюри. Несмотря на протест, их зачитали и занесли в протокол: трость находилась в холле до обнаружения тела Сары, а потом исчезла; Амос на следующее утро после убийства Сары нашел у своего хозяина окровавленный платок и положил его в корзину с грязным бельем; потом, сдавая белье в стирку, он видел этот платок, но уже отмытый и высушенный.
Подавляла сама масса показаний. Ничто не могло поколебать мнения экспертов о том, что письмо Сары Джиму написано ее собственной рукой или капли крови на разных частях одежды Джима и внутри трости принадлежат человеку.
