месту Вашей работы в «Обществе поземельного кредита». На визитке ведь написано где и кем Вы работаете! Сначала хотели его там «брать», проинструктировали Ваших коллег, каким образом они должны себя вести в случае если кто — то начнёт про Вас расспрашивать. Но Безак там не появился, он подослал вместо себя какую — то девчонку. Она узнала Ваш адрес, ну, а мы узнали о том, что она узнала, — Дементьев снова лучезарно улыбнулся, — Стало ясно, что надо будет ждать гостей по месту Вашего проживания. Тут уж я облачился дворником и заступил подчинённым к Кузьме. Три дня оттирал песком птичье дерьмо и подметал двор.
— То есть Кузьма был в курсе? — уточнил Шумилов.
— Разумеется. Госпожа Раухвельд, кстати, тоже. Насчёт закупки дров — это условная фраза, означающая, что Вы идёте в сопровождении Безака. Марта Иоганновна тоже была должным образом проинструктирована.
— Да Вы меня просто обложили!
— Конечно, чай не дурные, Алексей Иванович.
В подъезде появились люди в полицейских шинелях: квартальный надзиратель и один из его помощников. Шумилов поздоровался с новыми действующими лицами, с чувством пожал руку Дементьеву и пригласил его сегодня же вечером «на чай с коньяком». После этого Алексей Иванович снова отправился на набережную — продолжить так неожиданно скомканную прогулку. На душе было легко: с арестом Безака дело Мироновича можно было считать раскрытым.
16
Пришла зима, незаметно минуло Рождество, потом Крещение. Начало 1884 г. выдалось в Петербурге морозным, вьюжным. Снег задорно хрустел под ногами и под полозьями санок и каждое утро начиналось с ворчали дворников, откапывавших от сугробов занесенные за ночь ворота. Зато радовалась ребятня: почитай почти в каждом дворе из сдвинутого в сторону снега была своя горка, с которой можно было весело скатиться под напором обжигающего морозного воздуха. В городских парках и садах были сооружены большие деревянные катальные горки и залиты катки; оттуда вплоть до наступления темноты слышались звонкие детские голоса, а по воскресеньям — звуки духовых оркестров. Шумилова всегда изумляла способность бравых румяных унтер — офицеров в нарядных мундирах с аксельбантами извлекать мелодии маршей, полек и галопов негнущимися от холода пальцами, выдувая звук замерзшими, словно резиновыми губами. Вид их блестящих касок с колышущимися в такт музыке красными султанами, металлические трубы, словно не боящиеся мороза, бравые барабанщики, рассыпающие дробь задорно и радостно — всё рождало волшебное ощущение праздника. Даже самый благородные семейства в эти январские дни выходили в городские парки для послеобеденных моционов. Хотя, всё же, развлечения на свежем воздухе более подходили простолюдинам: представители же благородного сословия каждый вечер проводили на пышных рождественских балах, которые устраивались как для детей, так и для взрослых.
В один из таких ярких морозных дней в конце января Шумилов сговорился с Карабчевским пообедать в ресторане «Берлин». Это был средней руки ресторанчик, недорогой, но с весьма хорошей кухней. Исполинского роста шеф — повар — улыбчивый, добродушный немец Рихард Эммке — имел обыкновение лично выходить поприветствовать постоянных клиентов и рассказать, что суп из селедочных щек сегодня наиотменнейший, а вот телятину под кардамоновым соусом им лучше будет отведать в другой раз. Алексея Ивановича там хорошо знали — два года назад он помог хозяину в затянувшейся было тяжбе по поводу опекунства над малолетними племянниками; с той поры Шумилов был желанным гостем в «Берлине».
Алексей Иванович явился пораньше, сделал заказ, предупредил Рихарда в обществе какого человека будет сегодня обедать и принялся ждать адвоката. Карабчевский почему — то задерживался, что, вообще — то, возбранялось людям его профессии. Наконец в дверях залы показалась его внушительная фигура. Николай Платонович был румян, от него пахло морозцем, но глаза смотрели устало. Хотя, увидев Шумилова, адвокат оживился и, потирая озябшие руки, поспешил сесть к столу, от Алексея Ивановича не ускользнула сосредоточенная озабоченность в его взгляде. Они перебросились общими фразами — о здоровье, погоде, сенсационном убийстве жандармского полковника Судейкина, произошедшем менее месяца назад (это убийство было на языках всей столицы) — но это была лишь затравка разговора.
— Как там движется дело Мироновича? — поинтересовался Шумилов. — Я прочитал в «Ведомостях» какой — то невнятный намек на новый поворот в следствии. Как всегда, ничего понять невозможно, наши писаки наводят тень на плетень… Так что же произошло?
Карабчевский только крякнул. Было видно, что эта болезненная для него тема:
— Да уж, Алексей Иванович, Вы все правильно поняли, поворот действительно имел место быть. Причём поворот — мягко сказано, надо бы сказать — кувырок! Мы в своё время толкнули маятник совсем в другую сторону, нежели обвинение; теперь приходится признать, что последовал новый толчок и это хаотическое раскачивание Бог знает куда приведёт…
Он сделал паузу, дожидаясь, когда расторопный официант, подающий блюда, закончит свои манипуляции.
— А приключилось вот что: — продолжил Карабчевский, когда, наконец, они остались одни, — когда Безака арестовали, полиция принялась за свою обыкновенную рутинную работу, то есть начались опросы всех, кого так или иначе упомянула в своих показаниях Семёнова — хозяек съемных квартир, владельцев и прислугу гостиниц, приятельниц, лечащих врачей и прочее. Сами понимаете это довольно большой объём работы, ведь надо было отыскать и побеседовать с десятками людей. Кстати сказать, следствие установило, что Семёнова лечилась не только от нервных болезней и тифа, но еще и от сифилиса 2 раза и от бородавок на половых частях, но это так, к слову. А ещё она почти 4 месяца в 1879 году провела в психиатрических лечебницах. Безак же с самого начала категорически отвергал всякие обвинения в соучастии в преступлении.
— Что ж, это логично, — кивнул Шумилов, — Я бы крайне удивился, если б он повёл себя иначе.
— Ну да, ну да… По поводу вещей из кассы Мироновича, которые он увёз с собой в Гельсингфорс, Безак показал, что понятия не имел, откуда они. Семёнова, якобы, сказала, что это вещи её сестры и он, вполне этому веря, увёз их, чтобы продать. — продолжил Карабчевский, — Семёнова, разумеется, утверждала иное. Получилось её слово против его. Уличить Безака было нечем и поэтому осталось только обвинение в недонесении. Но вы же знаете, Алексей Иванович, по закону обвиняемый имеет право знакомиться с материалами следствия после окончания предварительного расследования. Так вот этот Безак читал, читал… и вычитал. 4 января он сделал заявление, в котором изложил новую версию убийства Сарры Беккер. По его словам, Семенова вовсе не убивала девочку. Будто бы, расставшись с Саррой на лестничной площадке, она стала спускаться к выходу из подъезда, а Сарра вошла в помещение кассы. Тут она услышала шум борьбы за дверями кассы и вернулась назад. У дверей она столкнулась с неизвестным ей на тот момент мужчиной (впоследствии она узнала в нем Мироновича), который купил ее молчание ценными вещами и пообещал хорошо наградить в последствии. Ну, как Вам такая новелла?
— Ну просто Дюма — отец. — усмехнулся Шумилов, — Это же абсурд! Ведь все улики сходятся на Семеновой. Не станем ходить далеко, вспомним короткие после тифа волосы. Помните, в кулаке убитой были зажаты именно короткие волосы?
— Насчет абсурда… Я с Вами согласен полностью, вся эта болтовня Безака шита белыми нитками… да только следствие так не посчитало. Более того! эта версия при всей своей явной надуманности имела неожиданный успех у помощника прокурора Сакса.
— Ещё бы, ведь она била по той версии, что была разработана защитой Мироновича. Я так полагаю, Сакс был здорово посрамлён появлением в деле Семёновой.
— Всё это так. Но дело не только в этом. Придумка Безака хорошо объясняла целый ряд неувязок в показаниях Семеновой, выявленых полицией к этому моменту.
— Каких, например?
— Например, Семёнова утверждала, что купила в магазине акционерного общества «Сан — Галли» одну гимнастическую гирю. Проверка же показала, что в течение всего лета 1883 г. такие гири продавались ТОЛЬКО ПАРАМИ. Вот еще: Семенова заявляла, что нанесла девочке первый, наиболее сильный удар в
