— Ну — у, что ж, могло быть и больше. Вы молодец, Алексей Иванович, можно сказать — добрый гений моего клиента. Не мне вам объяснять, что будет, если прокуратуре удастся повесить на Мироновича попытку изнасилования. Его дело значительно осложнится. Значительно, если не сказать — необратимо. Его и так сегодня заключили под стражу — да, да! Если отпустили Семенову и Безака — то взяли его. Это закономерно — кто — то же должен сидеть! — с едким сарказмом заметил Карабчевский.
Лицо его покраснело — то ли от выпитого вина, то ли от возмущения.
— А записочку эту, — Карабчевский хитро сощурился, — мы на суде — то огласим — не все же прокуратуре втихаря пакости устраивать, пусть ответят! Сожру Сакса, ей — ей сожру… как полинезийский людоед.
Было что — то дерзко — мстительное в этих словах адвоката. Алексей Иванович вспомнил суд над Мариэттой Жюжеван и блестящий ход адвоката Хартулари, который предал гласности нечистоплотность обвинения и тем посадил «в лужу» почтенного и самодовольного помощника окружного прокурора. В действительности, заведомо ложное обвинение невиновного во имя неких ведомственных или политических резонов вовсе не было редким явлением во все времена. То, что при этом ломалась судьба человека, а зачастую и всей его семьи — кого это интересовало?
— И что же планируете делать теперь? — поинтересовался Шумилов.
— Вот что, Алексей Иванович, хочу попросить Вас перед судом повстречаться с назначенным экспертом из числа тех врачей, что делали вскрытие и довести до его сведения, что защита располагает документом, уличающим прокуратуру в давлении на экспертов. Во всяком случае я буду именно так трактовать этот документ. Я хочу, что назначенный обвинением эксперт ясно понимал: если он слишко далеко отступит от первоначальных выводов вскрытия, то это обойдется боком и прокуратуре и самому эксперту. Я не допущу, чтобы прокуратура повесила на Мироновича обвинение в попытке изнасиловании. Я бы и сам встретился с экспертом, но мне, как адвокату нельзя это делать по закону. Всё, что я могу: удостоверить компетенцию эксперта обвинения и предложить кандидатуру своего специалиста для альтернативного экспертного заключения. Вы же — человек нейтральный. А сейчас нашему Ивану Ивановичу придется посидеть в камере. Я чувствую, что пришло время выложить наш козырь…
— О каком козыре Вы говорите? — не понял Шумилов.
— Помните гостиницу ' Александрия»? Мы точно знаем, что вечером 27 августа она закрылась позже, чем это утверждает обвинение. Но все равно у меня нет уверенности, что его отпустят до суда.
— Дело становится не просто сенсационным, а даже скандальным. — заметил Шумилов, — Представляю, что поднимется в прессе!
— В принципе, шум сейчас нам на руку. Пусть у обвинения немного поболит голова. Нельзя позволять прокуратуре подминать свидетелей и оказывать давление на экспертов, а то эта практика чёрт знает куда заведёт ревнителей государственных интересов.
Карабчевский, несколько возбуждённый разговором, постепенно успокоился. Беседа потекла в несколько ином русле — о достоинствах здешней кухни, о заезжей знаменитой оперной диве, о погоде и общих знакомых. Озабоченно — треовжное состояние постепенно оставило адвоката и под конец ужина он уже от души смеялся рассказанному Шумиловым анекдоту.
В первых числах февраля Алексей Иванович получил с мальчиком — посыльным необычную записку от Карабчевского. Необычным был ее взволнованный тон и почти умоляющая интонация: «По известному Вам делу возникли новые обстоятельства. Приезжайте срочно. И даже скорее!» Был уже вечер, за окном стояла стужа, мела метель, в Питере царила та мрачная пора, когда совершенно не хочется покидать уютное кресло у камина и мысль даже о малейшем усилии повергает в уныние. Однако Алексей Иванович накинул пальто и уже через полчаса был в конторе адвоката. В приемной толпились уходящие посетители, судя по массивным золотым цепям поперёк животов, купцы первой гильдии, не ниже. Николай Платонович стоял на пороге кабинета. Завидя Шумилова, он воскликнул с совсем несвойственным ему восторгом: «Ну, слава Богу, батенька, вот и Вы!» и увлек Шумилова за собой в кабинет.
Он усадил гостя в кресло, свое придвинул поближе и достал уже знакомый Шумилову конъячный набор — графин и маленькие рюмочки цветного богемского стекла. Отвечая на вопросительный взгляд сыщика, уже спокойнее пояснил:
— Теперь уж можно не спешить. Хорошо, что Вы сразу приехали.
— Что за новая напасть приключилась?
Адвокат вздохнул:
— А случилось то, что воздух свободы лишает человека не просто элементарной осторожности, но и подчас разума. Помните Боневича? Помощник пристава, друг — приятель нашего подзащитного, того самого, с которым Вы осматривали помещение кассы?
— Ну, конечно, ведь он так помог нам в этом деле.
— Вот именно, помог, — в голосе присяжного поверенного послышалась досада. — Вот только потом… чудить начал. Не успел Миронович выйти из тюрьмы в октябре, как тут же принялся раздавать презенты — на радостях. Или это сам Боневич потребовал плату за услуги? — теперь их чёрт разберет. Да это уже и не важно по сути, а важно то, что Миронович передал Боневичу пальто, шубку и платье какое — то. В общем — то тряпьё, цены копеечной… Но следствие сие раскопало и повернуло всю эту историю против Мироновича. А как на Боневича вышли, догадываетесь? — неожиданно спросил Карабчевсикй.
— Ну, попробую предположить, — задумался на миг Шумилов. — Возможно, после отказа Семёновой от признания полиция стала вновь опрашивать дворников и предъявила им Семенову для опознания. Они её узнали, причём сказали, что видели её не только в 27 августа, а и в сентябре, уже после ареста Мироновича. Так?
— Да, Алексей Иванович, в самую точку. Ещё дворники рассказали, что её привозили полицейские и один господин в штатском — это Вы, дорогой друг. Дворники заявили, что вся эта компания заходила в кассу ссуд. Смекаете? Полиция уцепилась за эту ниточку и стала разматывать. Допросили Семёнову, она назвала Боневича и вас. Тут — то и всплыла эта дурацкая история с презентами. Сегодня Боневича полиция взяли за жабры, он не скрывал, что неоднократно встречался с Мироновичем и даже получал от него вещи, но клялся, что платил за них деньги. Хорошо, что он в своё время побеспокоился на счёт того, чтобы обеспечить себе уважительную причину для посещения кассы; кстати, это было моё требование.
— Как же это он проделал? — полюбопытствовал Шумилов.
— Со ссылкой на своего надёжного человека, информатора, я полагаю, он накануне посещения кассы оставил в дежурном журнале запись о подозрительном шуме, якобы, имевшем место в кассе. И он совершенно официально, не делая из этого тайны, отправился проверить не сорваны ли полицейские печати, не вскрывалось ли помещение. Хорошо, что тогда, в сентябре 83–го, он всё официально это оформил; если бы этого не было сделано. то сейчас бы вопрос стоял о его отчислении из полиции… Так вот, возвращаясь к вещам, полученным от Мироновича: полиция классифицирует эти подношения как плату за услуги особого рода. Дескать, Семёнову, мелкую воровку и не совсем психически здоровую женщину, подкупом и угрозами заставили взять вину на себя, а в кассу возили, чтоб натаскать её «по легенде», потому что знали — следствие непременно начнёт все её показания проверять на месте. В принципе, эта версия, кстати, горячо поддержанная Саксом, выглядит стройной, весомой, я бы даже сказал, убедительной. А я срочно Вас вызвал именно для того, чтобы предупредить. Думаю, не иначе как уже завтра Вас пригласят «побеседовать» в прокуратуре, а потом эту беседу оформят протоколом.
— Ну, что ж, фокус не новый. Я расскажу все как есть. Совесть моя чиста. Законов я не нарушал, действовал в интересах своего своего работодателя, а таковым являетесь Вы, Николай Платонович. В кассу я пришел вместе с полицейским, который, как я понимаю, действовал официально. Печатей не срывал, улик не прятал и не подбрасывал. Прокуратуре мне нечего предъявить.
— Ну, вот и славно. Знаете, фактор внезапности поражает иной раз не только преступников, но и честных людей, выбивая почву из — под ног даже у очень сильных людей. Я подумал, что лучше его исключить.
— Спасибо вам, Николай Платонович, — сердечно поблагодарил адвоката Шумилов.
Вызов в прокуратуру действительно последовал, только не на следущий день, а через два дня. Из этого промедления Алексей Иванович справедливо заключил, что следователь Александр Францевич Сакс
