Русское сало стало пахнуть ананасом! Представляете? Поэтому мне непонятно, почему ананасы стоят во Франции так дорого и им придается столь возвышенное значение.
— Когда же такое стихийное бедствие возникло? Я в прошлом году ничего подобного не видела!
— А вы, в каком месяце были?
— Летом. В июне.
— В июне еще жили спокойно, а с сентября все и началось. Срок оплаты подошел.
Иван Свечин сказал, что умом Россию не понять и аршином общим не измерить… Тут же выяснилось, что читать-писать по-русски он почти не умеет.
А я вспомнил конец шестидесятых — начало семидесятых, когда мы сильно дружили с Африкой и Азией, и ананасы действительно продавались в Ленинграде свободно, стоили два рубля за килограмм.
Ночной Париж мы не поехали смотреть — я пожалел Елизавету Владимировну и отправился в свой Свято-Козловск на метро. Шел по шоссе два километра, мимо кукурузных полей, ферм, крытых теннисных кортов, где при желтоватом свете еще стучали мячиками добропорядочные французы, мимо спящих за проволочной изгородью (под слабым током) буренок, и щелкал в темноте синий огонек — недосмотр электрика. И лежал в кармане газовый баллончик. Но всё обошлось.
Графиня:
— Не люблю русских! Они ленивы, глупы, пьют много водки, не следят за своими жилищами, воруют… Нет, нет, я очень рада, что мои дети и внуки стали настоящими французами. Я сознательно воспитывала их французами. Франция — это великая страна, да, да, просто великая страна. Россия — моя родина, но я не люблю русских.
Раза три повторяла эту тираду в течение вечера.
— Они не могут подсчитать, сколько стоит газ, и варят на нем свои кислые щи! (У французов, я заметил, умным считается тот, кто умеет зарабатывать и тратить деньги). Весь мир давно применяет электрические плиты! Только Россия и Африка пользуются открытым огнем! Дикари!
Я похмыкал, прочищая голос, и напомнил ей о своей национальности.
— Я же не против вас! — махнула рукой графиня. — Это вас коммунизм довел.
В своей книге, кстати, она весьма умилительно вспоминала кислые щи, украинские борщи и гречневую кашу с потрохами.
А почему убежала в 1919 году в Румынию, а потом пробралась во Францию? В своей книге она восторгается, какое чудное поместье было у них под Каменец-Подольском. Как славно они жили — детей приучали работать на огороде, шить куклам платья, строгать, пилить, лепить из глины, рисовать…
И убежала, бросив больных родителей.… Сначала ее взяли большевики в свой штаб машинисткой, она служила у них полгода, за ней ухаживал командир полка, но она не отвечала взаимностью. Он ей слегка нравился, не более, пишет она в своей книге. Она сбежала из красного штаба и через Днестр перебралась в Бессарабию, где жила у тетки несколько месяцев, а потом дальше, на Запад. И было ей 17 лет. Оставленные родители так и умерли в России. Она даже не знает, где они похоронены.
И эта тетя-мотя голубых кровей будет мне трендеть, что не любит русских. Графиня она по мужу — ее муж был графом.
Богданов — румяный бородатый парень, московский типаж. Мелкое диссидентство, женитьба на француженке, законный выезд. Переводчик романа Владимира Волкова «Разработка». Романа я не читал, о Волкове не слышал.
Сидели с Богдановым в кафе на Монмартре. Вокруг публика более чем богемная: шелковые шарфы через плечо, длинные тонкие сигареты, взгляды с поволокой, кудри, очки с дымкой, плавные движения рук, медленно пьют кофе, потягивают винцо в красивых бокалах на длинных ножках, говорят неспешно, с достоинством… Наверное, писатели или художники. Самое время и нам подключиться.
— О чем разговаривают соседи? — тихо спрашиваю в надежде затеять интернациональный диспут о литературе.
Богданов пожал плечами, прислушался.
— О колготках. Один смеется над другим, что тот купил своей любовнице колготки на целый франк дороже, чем он своей. Места, говорит, надо знать, где покупать. И объясняет ему, где это место.
— А я думал, художники о живописи рассуждают. А за тем столиком?
Богданов откинулся к спинке кресла и чуть повернул голову. Навел уши локатором.
— Сыр новый обсуждают, которым угощали на презентации.
— А это точно Монмартр?
— Точно.
— Тот самый Монмартр?
— Тот самый.
— И на хрена мы сюда пришли?.. Колготки и сыр! А где разговоры об искусстве?
Богданов с улыбкой развел руками: «Это Франция, это Париж…»
Потом добавил с грустной улыбкой: «Все разговоры об искусстве остались на московских кухнях. Здесь — все другое…»
Опять выговорил мне, что я не завел с французами разговор о деньгах: «Они тебя за мальчика держат. Будешь молчать, и они промолчат…»
Сегодня улетаю, хотя можно было остаться еще на пару деньков — виза позволяла, и с обменом билетов проблем нет. Может, я дурак — кто знает. Но не лег на сердце Париж, не попал в жилу.
И дела в Питере ждут. Много дел.
Был в Лувре, Музее современного искусства д’Орсе, на Эйфелевой башне, на кладбище Сен-Женевьев де Буа.
Потом с Ольгой досмотрим это парижское кино.
Вчера по телевизору сказали, что наш доблестный комсомол самораспустился. Все радуются — и кто был в комсомоле, и кто не был.
Рекомендация
Я, Конецкий Виктор Викторович, член Союза писателей СССР с 1957 года, рекомендую принять в члены Союза Дмитрия Николаевича Каралиса.
За прозой этого автора я слежу с момента выхода его первой книги «Мы строим дом» в 1988 году. Доводилось мне знакомиться с публикацией Дмитрия Каралиса в альманахе «Молодой Ленинград», сборнике «Точка опоры» и журналах. Наконец, только что я с интересом прочитал его роман «Игра по-крупному», изданный в СП «Смарт».
Я бы назвал прозу Каралиса «прозой здравого смысла». Она всегда конкретна и точна, даже когда автор пользуется фантастическим сюжетным приемом. Видно, что автор — технарь, инженер в прошлом, и не только потому, что предметом изображения часто служит инженерная среда, а потому, что социальное происхождение автора выдает сам стиль повествования — рациональный, слегка ироничный, лишенный гуманитарных излишеств. Нравится мне и то, что Каралис не боится описывать чисто профессиональные и даже технологические аспекты того дела, в котором участвуют его герои — строят ли они общими усилиями дом или занимаются разведением рассады. Это придает рассказу достоверность и, я бы сказал, даже некоторую познавательность.
Короче говоря, Дмитрий Каралис, на мой взгляд, доказал, что не случайно взялся за перо и достиг уже уровня профессионала в литературе. Но мне известно и об его успехах на издательском поприще, об издании в рамках РПК «Текст», представительство которого он в нашем городе возглавляет, книг наших коллег по писательской организации — А. Житинского, В. Попова, братьев Стругацких, а это, я думаю, тоже имеет отношение к членству в Союзе писателей. Нашей профессиональной организации полезно иметь в своих рядах собственных издателей, ибо государственные издатели стали о нас забывать.
