деньги!»
Прежний владелец помещений хочет денег за ремонт, сделанный несколько лет назад — 20 тысяч долларов.
С этим господином К. головную боль я нажил изрядную. Договорились, что принимаю у него весь его мрамор с зеркалами и решетки на окнах, а взамен (бартером) передаю книг на 20 тысяч долларов (Москва обещала прислать). Согласовали список книг, и он попросил оставить их у нас в подвале на временное хранение. Вскоре стал ныть, что лучше бы мы продали книги сами, а ему принесли стопку зеленых бумажек. И вообще, книги стареют, надо поторопиться. Иначе он продаст долги жестким людям.
Навел о нем справки — мужик крутой. Поехал к Саше Андрееву из нашего семинара молодой прозы — он теперь руководит в Казачьем банке. Рассказал ситуацию. Саша, попивая кофе из фарфоровой чашечки, нагнал жути:
— Тебя запросто могут грохнуть в назидание другим! Или просто голову проломить! Пойми, ты нарушаешь сложившийся на рынке порядок. За неотделимые улучшения сейчас принято платить. А у тебя место сладкое — с видом на Малую Неву. Грохнут и не задумаются. Наймут вьетнамца за сто долларов — и готово! — радостно блестел глазами литературный приятель, словно уже выпил на моих поминках.
— Я брал помещение для писателей, под культурные цели! Никто и слова не сказал, что придется платить.
Саша с улыбкой развел руками.
— Если хочешь, поговорю с нужными людьми, вас разведут.
— Это будет что-то стоить?
— Половина — десятка!
Я отказался с обидой. Саша пожал плечами. Разговор иссяк, вспомнили жен и детей, расстались.
Пожаловался Алешину и Голубеву. Пообещали что-нибудь придумать.
Хожу с газовым баллончиком в кармане куртки.
В сентябре меня познакомили с Сергеем Мироновым, заместителем председателя Законодательного собрания города. Хороший крепкий мужик, десантник, геолог. Выпили коньяку, часа полтора говорили. Я рассказал свою программу. Что особенно порадовало: сошлись на тезисе, что есть вещи поважнее, чем деньги.
Миронов рассказал, как в монгольской экспедиции, у костра, разодрался с парнем, который утверждал, что будь у него деньги, он всех купит с потрохами. Весело рассказал, смачно. Пообещал помочь из депутатских фондов на обзаведение компьютерной техникой.
Когда Миронов работал в Монголии, то читал все литературные журналы, покупал подписные издания книг. В литературе ориентируется замечательно. Одним словом, он и за культурную экспансию на утраченные территории.
Сидеть на двух стульях неудобно. Надеюсь после Нового года сдать дела «Текста» коммерческому директору Натанзону и заняться литературой и делами Центра.
Кто-то пустил слух, что у нас новый союз писателей, и народ идет косяком — выведывают, что здесь дают и чем занимаются.
Сашка Мясников подкинул совет — издавать газету «Литературный курьер».
Я задумался.
1998 год
Сегодня в Центре собралось Православное писательское общество — послушать доклад доктора философских наук Казина.
Пришел вальяжный господин с рыжеватой бородкой, в хорошем костюме с галстуком, академически- правильной речью. Я пригляделся и узнал Леньку, приятеля времен дачного детства, соседа по Зеленогорску.
Я подошел:
— Лень, ты что ли?
— Я…
Мы долго трясли руками, разглядывая друг друга. Лет сорок назад с этим будущим доктором наук мы лежали на полянке, и я ждал, когда он наговорится с приятелем о девчонках и мы пойдем строить яхту для кругосветного путешествия. Чертеж, доски и бревно для киля лежали у меня под навесом возле сарая. Потом Леньку позвали обедать, приятель уехал на велосипеде, и я хмуро пошел строить яхту в одиночестве. И, укорачивая брус форштевня, пропилил ножовкой мясо между указательным и большим пальцем на левой руке. Мне было лет десять, Леньке четырнадцать.
Я подарил ему книгу прозы. Он мне «Последнее царство», философскую. Подписывается не «Леонид», а «Александр Казин».
Оказывается, Леня и сейчас снимает дачу в Зеленогорске. Договорились летом пересечься и поболтать.
Везу Гранина до дома, едем с отчета городского правительства за 1997 год.
Впечатление от отчета угнетающее. Говорю Гранину, что хотел воспользоваться открытым микрофоном, но смутила очередь.
— О чем, Дима, вы хотели сказать?
— Наш город не должен оставаться без общей нравственной идеи! Сидели, как на партхозактиве: городское хозяйство, транспорт, жилье… Должен быть общий флаг, общий лозунг!
Я сказал то, что давно хотел сказать Гранину:
— Почему писатели пассивны? Сейчас не тридцать седьмой год — чего мы боимся? Дети и внуки спросят: как вы допустили? Почему молчит интеллигенция, молчат писатели — не выступают единым фронтом?
— Писатели всегда были пассивны в общественном смысле, — хмуро сказал Гранин.
— Но иногда нужно и кричать во весь голос. Кроме писателей этого никто не сделает. Одно дело, когда шахтеры стучат касками на Васильевском спуске в Москве, требуя зарплаты, и другое дело, если писатель вашего масштаба постучит авторучкой о стол и скажет власти: так нельзя, кончай безобразие!
— Да, — грустно сказал Гранин. — Я был недавно в детских тюрьмах — ужас, ужас…
Помолчали.
— А вы в танке по какой части были? — остынув, спросил я.
Гранин сказал, что был командиром роты. Рота — это девять танков.
— Ого! Такая команда может взять штурмом город среднего размера.
Гранин скромно промолчал.
— У нас была рота тяжелых танков «ИС».
— «Иосиф Сталин», — показал я свою осведомленность.
Хороший все-таки мужик Данила Саныч. Я представил его в танке: ладный, убористый, в шлеме, с вылезшей на лоб челкой, спокойный внимательный взгляд — и не верю, что ему скоро восемьдесят.
— Работа в Центре у вас много времени отнимает?
— С утра до вечера. Домой прихожу не раньше десяти.
Гранин стал рассказывать, сколько времени и сил он отдавал Союзу писателей, когда был его председателем.
— Если вы сделаете в Центре буфет, то народ, думаю, потянется. Водочки попить, повстречаться… А библиотеку Дома писателей туда разместить не удастся?
Я рассказал историю с библиотекой. Перед приездом губернатора Яковлева в наш Центр Чулаки попросил меня не заикаться о резервных площадях. Пусть, дескать, власть сама что-нибудь предложит. Я и
