старой цене, за 3 млн. Старую цену удалось сохранить, запугав производителя жуткими государственными санкциями.
Доворовались в Москве! Президент, похоже, недееспособен. И мы всей семьей голосовали за этого человека, радовались его победе над Горбачёвым!
Идет война олигархов — Березовского, Гусинского, Чубайса…
Кто придумал звание олигархов для Березовского и прочих бывших фарцовщиков? Они сами и придумали. В одну неделю пресса всей страны стала вдруг использовать это словечко, отдающее величием Древнего Рима. Народу исподволь внушалось, что олигархи — это такие могущественные, умственно зрелые парни, которые сидят на семи холмах, ворочают миллионами и думают о благе страны. Без них ни одна пушка не выстрелит, ни один волос с головы примадонны не упадет. Люди, равные богам!
«Какие это, на хрен, олигархи! Расстрельный батальон!» — сказал Сергей Алешин, служивший в отделе собственной безопасности Ленинградского управления КГБ.
Ельцин направил Думе письмо с предложением утвердить на должность премьер-министра Евгения Максимовича Примакова, академика и нынешнего министра иностранных дел.
Президент держал паузу три дня. Черномырдин в телевизоре лез из кожи вон — кричал, ругался и уверял всех, что наконец-то знает, как спасти страну от дальнейшей катастрофы. Услужливый Киселев (НТВ) показывал во время Черномырдин-шоу кадры собрания русских национал-патриотов с повязками, похожими на фашистские, и предлагал Виктору Степановичу прокомментировать. «Вот эти придут! Вот эти! — картинно возмущался и. о. премьер-министра Черномырдин. — Вот чего хочет Дума своим затягиванием моей кандидатуры!» Артист, мля.
Если бы Ельцин предложил кандидатуру Черномырдина в третий раз, то Дума проголосовала бы за импичмент президенту по совокупности обвинений: развал Союза (Беловежское соглашение), расстрел Парламента и Чеченская война. А президент, в случае отклонения кандидатуры премьер-министра в третий раз, распустил бы Думу (по конституции он имеет на это право).
Но Ельцин подумал-подумал и предложил Примакова, который шесть лет возглавлял внешнюю разведку. И импичмента, судя по всему, не будет. Дума как бы махнула рукой: ладно, забудем старые грехи. Вы к нам по-человечески, и мы к вам по-человечески. Мы вас просто попугать хотели. Таковы правила игры, понимаешь.
Ельцин, похоже, никому не нужен, кроме своей семьи, его администрации и лиц, пользующихся его покровительством. Нечто похожее было с Горбачёвым перед его добровольной отставкой.
Черномырдин кричал сегодня в телевизоре, что снимает свою кандидатуру, т. к. не хочет быть камнем преткновения, Россия ему дороже и всё такое прочее. И сказал, что Дума хочет установить свою диктатуру и изменить существующий в стране строй и конституцию. И навыкрикивал еще несколько несвязных и политически неграмотных лозунгов. «Вел себя, как Новодворская», — прокомментировал в вечернем эфире Геннадий Селезнев, спикер Думы.
Похоже, весь мир злорадствует — огромная страна, а порядка и достатка никак не создадим.
Сегодня полнолуние. Огромная Луна с отчетливыми пятнами. Кажется, напряги зрение, и увидишь наш советский «Луноход», застрявший в кратере лунного вулкана двадцать лет назад.
Едва я потянул на себя массивную дверь Архива, как с Петропавловки бухнула пушка, и звук выстрела, шелестя под фермами мостов, пронесся к заливу.
Спустился в низок гардероба, разделся, поставил в фанерную ячейку портфель. Меня не покидало ощущение, что со вчерашнего вечера в Архиве всем было хорошо известно: утром придет потомок шпиона смотреть дела своего предка. Я пытался подбодрить себя слышанной где-то фразой: «В любой ситуации следует сохранять хладнокровие, ибо через сто лет это не будет иметь никакого значения», но в моей ситуации всё выглядело наоборот: мои находки будут иметь значение и сегодня, и завтра, и через сто лет…
…Я долго не мог заправить фотопленку в затвор диаскопа. Наконец сфокусировал размашистый рукописный текст на чистом листе бумаги.
«…Каралюс Фома Осипович. Дело по обвинению в шпионаже».
Постановление об аресте, предъявление обвинения, анкетные данные задержанного…
Бред какой-то. Мещанина Ковенского уезда Сядской волости Каралюса Фому Осиповича, сорока лет от роду, задержали 25 августа 1917 года в Петрограде и поместили в тюрьму «Кресты» по подозрению в шпионаже. Он, понятное дело, шпионаж отрицает: просто приехал в столицу по делам. Это было уже при Временном правительстве Керенского. Послали запрос о благонадежности Фомы Осиповича в Жандармское управление Ковенской губернии; в ответ: нормальный мужик, ничего
Еще несколько листов — совершенно угасший текст допроса. Можно разобрать только отдельные слова, вдавленные железным пером в серую бумагу. И ни одной фамилии — к кому приехал, у кого остановился — ни одного мостика в наше время.
И вот последний лист: 24 октября 1917 года (накануне революции) моего почти однофамильца (а может, и родича?) выпускают из «Крестов»: катитесь, дядя, колбаской на все четыре стороны. И дядя идет по холодному Питеру, кутаясь в зипун и чертыхаясь, — за что продержали два месяца? что за порядки в этой долбаной столице?
Я с облегчением сдал журнал с коробочкой — шпионские дела просвистели мимо.
Да, прав Лотман: «История не меню, где можно выбирать блюда по вкусу».
Дума утвердила Примакова с первого раза. Против были только жириновцы.
Немногословный Примаков составляет свой кабинет.
А я составляю план работы Центра на осенне-зимний сезон. Обзвонил человек сто. Собрал пятьдесят заявок. Звоню Гранину. Спрашиваю, не хочет ли он провести в Центре свой творческий вечер.
— Дима, вы, наверное, заметили — я не люблю этой шумихи… Ну что мне вечер? Если бы какой-то повод был — книга бы вышла… Спасибо большое, но не буду.
Я похвастался, что летом сидел, как проклятый за компьютером, с одиннадцати вечера до пяти-шести утра. Перенес в компьютер пять килограммов дневников.
— Почему же, как проклятый? Это такое удовольствие — работать! А вы давно дневники ведете?
— Разрозненные записки — с юности. Систематически — с 1981 года. Хочу издать книгу к своему пятидесятилетию, за десять лет.
Гранин похвалил мое усердие: «Дневники — как коньяк, чем дольше выдержка, тем ценнее…»
Вечером гулял с Юджи во дворе рядом с поликлиникой.
В брошенном автомобильном фургоне живет семья с ребенком и собакой.
Желтел слабый свет в щелях. Выбитые окна завешены тряпками. Тишина. Стучит по железной крыше дождь.
Ветром распахнуло дверь фургона, и я различил собаку — она молча смотрела на нас с Юджи.
Несколько дней назад я видел в этом тихом фургоне мальчика лет пяти и собаку с острыми ушами, привязанную поводком к ручке дверцы. Она напряженно следила за гуляющей во дворике Юджи и не издала ни звука. Тогда, в первый раз, я подумал, что люди просто сидят в машине и что-то там ремонтируют или разбирают какой-то груз. Теперь теряюсь в догадках. Беженцы? Приезжие, не нашедшие, где остановиться? Люди, потерявшие жилье?
А рядом, за бетонным забором, достраивается элитное здание с подземными гаражами, трансформаторной будкой и уже высаженным газоном. Реклама этого дома висит по всему Васильевскому острову…
И оба раза я не слышал голосов взрослых. Только мальчик что-то звонко говорил.
Максим, который часто выводит Юджи в этот дворик, подтвердил, что в фургоне кто-то живет. Я сказал, что надо бы отнести им одежды и еды. Но днем, чтобы не пугать людей. Максим сначала не понял, о
