скромных сил я стараюсь препятствовать жажде крови. Племена готовятся к битве. У них появилось золото, и новый хан собрал под свои знамена почти всех, за исключением кучки непокорных. Не ищите этих немногих — они прячутся в песках. Возвращайтесь в Сэй. Здесь вам нечего делать.
Вперед вышел Комавара.
— Мы ничего не видели своими глазами. Ваши слова — все, что у нас есть. Поедемте с нами. Предупреждение должно исходить из ваших уст.
— Мое место здесь, — сказал Хитара, поклонился, сидя в седле, и тронул пони, затем остановил лошадь и снова обернулся к Суйюну и Комаваре. — Если вам нужны доказательства, вы их найдете. Недалеко отсюда, к северу, собирается войско, и я туда не пойду. Три дня пути к островерхой горе, где на восходе встают Две Сестры. Встретимся, когда зацветет Удумбара. — Хитара снова поклонился. — Брат Суйюн, князь, прощайте.
Он пришпорил лошадь и скрылся среди гигантских камней, заваливших мертвое русло древней реки.
35
Как пилигрим и один из Ищущих Знания, брат Сотура мог позволить себе лишь место на палубе. Старший служитель ордена ботаистов и мастер ши-кван монастыря Дзиндзо, в своем нынешнем облике он был лишен других привилегий: не имел права одеянием или иными внешними признаками демонстрировать свой высокий сан, а также путешествовать под настоящим именем.
Осенние ветра без устали дули с моря, и речная барка, на которой плыл монах, неуклюже продвигалась вперед по Большому Каналу, величаво несшему свои спокойные воды на север. Среди пассажиров барки прошла молва, что, опережая их судно всего на несколько дней, по каналу плывет флотилия императорской гвардии во главе с самим генералом Яку. Солдаты императора очищают водный путь от пиратов и прочих паразитов, которые взимали плату за безопасный проход через контролируемые ими участки канала. Сотура видел, что на борту эта новость вызвала нескрываемую радость.
Он сидел, прислонившись спиной к крышке откинутого грузового люка, и смотрел на берег, проплывавший мимо него в легком тумане и свете звезд. Хотя положение, которое брат Сотура занимал в ордене, ставило его выше таких земных понятий, как, например, красота, в душе он безмерно восхищался империей Ва, и с годами его чувство только росло. Он почему-то был уверен, что не в силах избавиться от этого ощущения. Однажды, проплывая мимо рощи эвкалиптов, в кронах которых запутались звезды, он даже поймал себя на сентиментальном вздохе. Он крепко зажмурился и попытался сосредоточиться на чем-то другом, например, на таинственных исчезновениях монахов. За исключением пропажи священных рукописей, орден ботаистов не знал большей загадки. Сотура опять задумался, существует ли между этими двумя фактами связь, и, как всегда, ничего толкового ему в голову не пришло.
Теперь он направлялся в Сэй, ибо старейшины ордена решили, что главные силы сосредоточены именно там, и в северной провинции должны произойти события, которые потрясут всю империю. Необъяснимым образом в центре всего этого находился юный монах и бывший ученик мастера ши-кван — брат Суйюн. Сотура прижал пальцы к глазам, как будто испытывал боль, но на самом деле им овладело смятение. Эту тревогу вызвало письмо брата Хутто… Расцвел цветок Удумбары! Нет, невозможно поверить. Когда-то Сотура посещал Монарту и был в роще, где Ботахара достиг Просветления, Паломничество навсегда запечатлелось в памяти мастера ши-кван, и, кроме того, он находил это место невыразимо прекрасным. Просветленный Владыка предсказал, что Удумбара зацветет вновь, возвещая пришествие Учителя. Но деревья не цвели уже несколько тысяч лет, хотя стояли почти неизменно, переживая возвышение и упадок императорских династий, извечные войны и голод. Неужели и вправду появился новый Просветленный Владыка, а братство ботаистов ничего не знает? Нет, нет и нет. Это просто невозможно.
Брат Сотура открыл глаза: барка вошла в устье маленькой речки, над которой аркой изогнулся каменный мост, выстроенный в северном стиле. Сияние звезд отражалось в воде, туман льнул к берегу, смягчая все линии, так что контуры кустов и деревьев сливались с рекой.
Все реки текут к морю, подумал брат Сстура и, сам того не сознавая, вздохнул.
36
В ту ночь они не останавливались на привал, желая как можно дальше отъехать от оазиса. Несколько часов путники продвигались на восток, а затем спутали следы с отпечатками на другой тропинке. Они кружили по камням и возвращались по собственным следам, ориентируясь по созвездию Двух Сестер.
На пути им попадалось все больше мест, где чахлую растительность забивал голый песок, участки которого словно язвы расползались по телу степи. Было ясно, что пустыня мало-помалу отбирает землю у кочующих племен. И Суйюн, и Комавара понимали, чем грозит сэйянцам наступление песка.
Еще затемно они остановились у подножия крутой скалы и немного вздремнули, а когда рассвело, глазам странников предстала бескрайняя северная пустыня. Ни травы, ни признаков жизни. Одинокие скалы, как часовые, возвышались над песчаными дюнами, а невдалеке песок сменялся лабиринтом растрескавшихся камней и поваленных ветром островерхих глыб. Не было других красок, кроме блеклых серых и красных оттенков — цветов настоящей пустыни.
Утром выяснилось, что вьючная кобыла захромала, и с губ Комавары слетели проклятия, произнести которые не дерзнул бы ни один ботаистский монах. Расстроенный князь уныло взобрался в седло, и Суйюн протянул ему свернутую лепешку с начинкой из соевого пюре, сушеных овощей и холодного риса. От лепешки исходил тонкий аромат какого-то незнакомого Комаваре соуса. Помня о своей первой реакции на такую еду, князь и сейчас не мог сказать, что полюбил пищу монахов. Путешествуя в одиночку, Суйюн не стал бы тратить времени на приготовление подобного блюда, но ради Комавары он делал уступку. Очевидно, молодому князю ни разу в жизни не довелось готовить.
— Серая что-то прихрамывает. Она не сможет нести поклажу раньше, чем через день.
— Мы можем переложить часть груза на наших пони, — пожал плечами Суйюн, — или даже обойтись без каких-то вещей.
— Ты прав, брат, но если мы нагрузим наших лошадей, то не сможем ехать быстро.
— Значит, поедем медленно, ничего не поделаешь.
— Послушай, что-нибудь вообще может вывести тебя из терпения, брат? Ты когда-нибудь… — Комавара оборвал себя на полуслове.
— Если бы нетерпением можно было помочь делу, я бы проявил его, князь Комавара.
— Прости, Суйюн-сум, заботы одолели меня.
— Не извиняйтесь, князь Комавара. Мы отправились в трудный путь. — Суйюн улыбнулся. — Впредь я постараюсь быть слегка нетерпеливым.
Весь день они провели в лагере. Суйюн медитировал, поэтому не ел и не пил. Комавара спал, насколько ему это удавалось, а в часы бодрствования беспокойно ходил взад и вперед по песку. Он как мог подлечил ногу хромавшей кобыле, и к вечеру она уже была в состоянии передвигаться на небольшие расстояния — разумеется, без всякой поклажи. Двум другим пони пришлось нести на себе дополнительный груз, отчего они шли гораздо медленнее.
Ночью ветер донес обрывки голосов. Комавара предположил, что это всего лишь ветер бормочет среди камней на своем странном языке, однако Суйюн усомнился в верности предположения. Они спрятались и некоторое время молча выжидали, но скоро убедились, что ветер, принесший звуки, просто-напросто исказил их собственные голоса.
Они двинулись дальше, уже осторожнее, и к восходу нашли подходящее место для привала, которое было защищено от ветра и предоставляло несколько различных путей отступления.
Суйюн взялся дежурить первым. Спать ему не хотелось: сны мучили его вопросами, на которые он не знал ответов, и чувствами, доселе неиспытанными. Его думы часто возвращались к встрече с юной послушницей на канале и тому, что он от нее узнал. Информация была настолько важной, что весь ее глубинный смысл с трудом укладывался у него в голове.
Нередко он ловил себя и на мыслях о княжне Нисиме, при этом к воспоминаниям о дочери его господина примешивался образ Безликих Любовников, высеченный в гигантской скале ущелья. Часто лицо статуи приобретало черты Нисимы, хотя облик того, кого она обнимала, постоянно менялся. Порой Суйюн видел этого человека смутно, будто смотрел на отражение в воде, и тогда понимал, что возлюбленный Нисимы — он сам.
