— А вот на прочее и есть закон. Никто не имеет права больше, чем на три ремесла. С таким набором власть не захватишь. Кому окоротить, всегда найдется.
— С этим можно поспорить, — медленно произнес Иллари. — Очень даже можно. Любопытно другое. Нет закона без его нарушителей. Что с ними делали — убивали, мозги вышибали? Как иначе угасить эту жажду?
— Изгоняли, — подчеркнуто спокойно произнес джет.
Иллари взглянул на него пристально и засмеялся. Джет покраснел. Иллари милосердно отвел взгляд.
— Забавно, — пробормотал он. — Насколько я понимаю, никто из изгнанных не вернулся?
Джет кивнул.
— Еще бы, — он поворошил золу, достал оттуда испеченные клубни, разломил их, дуя на пальцы, и протянул Иллари его долю.
Воцарилось молчание. Джет ел сосредоточенно и медленно, словно стараясь непрерывным жеванием избавить себя от необходимости продолжать разговор, благо рот занят. Вот только мозгами жевать невозможно. Иллари какое-то время тоже молча жевал, потом не выдержал.
— Перестань отравлять мне аппетит, — потребовал он.
Джет с трудом отвлекся от своих мыслей.
— А что, так сильно? — тихо спросил он.
— Еще как, — фыркнул Иллари. — Я голоден, как десять бродяг, и то кусок в горло не идет.
Джет виновато опустил голову.
— Извини, господин. Я сейчас, — он попробовал выдернуть мысль из головы Иллари, но тот уцепил ее за хвост и не выпустил.
— Нет уж, — решительно возразил Иллари. — Если ты попробуешь заставить меня забыть, я просто дам тебе в ухо, а иначе подуманного не воротишь. Ты лучше расскажи. Выговоришься, легче станет. И мне тоже.
— Ладно, — неожиданно согласился джет. — Сам хотел.
Он начал рассказывать, время от времени запинаясь в поисках слов, но не мыслей — уж скорее мысли ищут нас, а не наоборот — и Иллари, слушая его, снова видел не глазами, слышал не ушами и ощущал всем своим существом. Он сам испытывал мальчишеское желание джета уметь как можно лучше, а ведь для этого, кроме избранных ремесел — каких именно, Иллари в тот момент не очень понял и стал уточнять — кроме них надо знать еще кое-что из других, это помогает, и еще кое-что совсем уже из других, а потом становится просто интересно, ведь это же так естественно. Сильная рука, кидая камень, хочет кинуть его так далеко, насколько силы хватит. Вот и уму хочется знать столько, насколько хватает его силы, еще, и еще, и еще что-нибудь — все, что интересно. А в результате приходится читать ночью, в лунном свете, подсматривать за сверстниками и мастерами, тайком пробираться в архив... В архиве джета и застукали.
Потом — ослепительно залитая солнцем площадь и слепящее сознание собственной вины и правоты одновременно. Я виноват, но это несправедливо, это не может быть справедливо, я же ничего плохого не сделал, почему меня ведут, все на меня смотрят, так смотрят, я же ничего не сделал, даже не собирался, я хотел, как лучше, а у Мастера такое лицо, будто я все свои тетради в озеро выкинул, такое лицо... зачем, зачем?! Потом — тихая полутемная камера; кожа джета уже забыла сырую сумеречную прохладу, но Иллари ее ощущает. И снова непрошенные мысли — я ведь не хотел никому причинить боль, а Мастер здорово огорчился; он, наверное, здорово на меня надеялся, а я вот так сделал, только это все равно все несправедливо. Но не могут же все быть неправы, а прав только я один?.. И наконец, шаги. Ровные, размеренные. Услышав их, Иллари напрягся, словно хотел выскочить из кожи. Сердце джета колотилось отчаянно — тогда, он знал, кто идет — тоже тогда. Иллари тоже знал идущего — теперь — и ненавидел его.
Мастер Слов Керавар вошел в маленькую камеру. Джет встал. Иллари видел Мастера Слов ужасающе отчетливо. В его облике не было ничего непроявленного, туманного, расплывчатого, как обычно бывает в воспоминаниях, как было в предыдущей сумятице образов. Он был очень реальный и одновременно очень ненастоящий. Иллари даже чувствовал запах свежести, исходящий от его кожи — очевидно, Мастер Керавар изволил только что искупаться. Казалось, протяни Иллари руку, и он дотронется до его плеча. И все же Мастер Слов от этого только казался еще более ненастоящим.
Он стоял совсем рядом с перепуганным мальчиком, настолько маленькой была камера. От него исходила угроза, немая и непонятная, она невидимо струилась в сумерках, накатывая волнами. Именно острое чувство угрозы и успокоило джета. Он знал теперь: Мастер Слов пришел, как враг.
Мастер Керавар тихо и отчетливо произнес первое слово — Слово Боли. В единый миг в теле джета не осталось ни одной целой косточки, глаза обратились в раскаленные шары, в голове вскипел свинец, кожа трещала, отлетала черными лепестками. Если бы джет ненавидел своего мучителя чуть меньше... но удар был таким неожиданным и незаслуженным, что ненависть родилась одновременно с болью и заставила сопротивляться. Ерунда. Это мне все только кажется. Сам я целехонек. С диким трудом джет приподнял руку, пошевелил пальцами. Цела, конечно. Ему сразу стало легче. Что, съел? Боль — это терпимо. И не страшно. Боль ведь ужасна не сама по себе, а вместе с мыслью, что в нашем теле что-то отказывается работать — и, может быть, навсегда. Не боль, а мысли о большей боли, болезни, уродстве... Не боль, а страх.
Едва только джет овладел своей болью, Мастер произнес новое слово — Слово Страха. А если мне только кажется, что мне кажется? А если не выдержу... умру... вот сейчас... от страха боль ударила с новой силой... стыдно... а вот и нет, ничуть не стыдно, это выше сил...
Во мрак упало еще одно слово — Слово Стыда. Ко всему добавился тошнотворный стыд за переживаемый ужас и боль, за неспособность справиться с ними, почти до потери рассудка... но ведь кончится же это когда-нибудь...
Слово Отчаяния. Это никогда не кончится. Даже если я умру. Скотина Керавар. И носит же земля таких. Ходит, дышит. Если очень постараться, больше не будет. Конечно, даже думать больно, не то, что душить его, но что делать, больше нечего...
И последнее — Слово Одиночества. Больше не было никого. Была боль, страх, стыд, отчаянье, был сам джет, и больше ничего и никого, даже ненавистного врага. Он был один во всем мире — но и мира тоже не было.
Джет закричал. Внезапно боль и прочее отступили, исчезли. Как и полагается, совершенно бесследно. Джет чувствовал жгучий холод: еще бы, он весь мокрый насквозь. Он... джет снова коротко вскрикнул.
— Кто? — тихо произнес он, потом снова закричал. — Кто я такой? Как меня зовут? Как меня зовут?
Мастер Керавар бешено взглянул на него. Даже маги не могут убивать взглядом; во всяком случае, Керавар не умел, иначе убил бы. Он стоял, тяжело и быстро дыша от гнева, потом поднял руку, отвесил джету пощечину в полную силу и вышел так быстро, словно за ним гнались...
— Полегче, малыш, — пробормотал Иллари, утирая лоб, — полегче. Я пока еще тоже жить хочу.
— Прости, господин, — сдавленно произнес джет, тоже утирая холодный пот.
— Пустое, — раздраженно махнул рукой Иллари, — оставь. Да какой я тебе сейчас, к лешему, господин? Я государственный преступник, а за мою голову объявлена награда. Считай, что мы с тобой друзья, идет?
Повеселевший джет благодарно кивнул. Причина внезапного порыва Иллари была, однако, совсем иной. Он и сам не признался бы себе в том, что заставило его предложить дружбу вассалу. Просто высокомерие Иллари так и не переросло в спесь, столь свойственную столичным придворным, а врожденное чувство справедливости не позволило ему считать себя господином человека, который настолько превосходил во всем его самого.
— Что-то я опять проголодался, — почти пристыженно произнес Иллари, чтобы сгладить возникшую неловкость.
— Ой, я совсем забыл! — воскликнул джет и принялся разгребать угли.
