Новая порция клубней успела не только испечься, но и остыть. Джет подбросил еще углей, закопал в них еще несколько клубней и принялся вместе с Иллари уплетать остывшее лакомство, которое отнюдь не стало менее вкусным.
— Крепкая у тебя выдержка, — невнятно произнес Иллари с набитым ртом, все еще не в силах оправиться после недавнего потрясения. — И как ты еще ухитрился сохранить рассудок?
Джет поднял на Иллари свои лиловые глазищи.
— Тогда или потом? — без улыбки спросил он.
— И то, и другое.
— Тогда — не знаю. Разве что чудом. А потом... — в глазах джета вновь замерцала тоска по дому. — Когда мне объявили приговор... ну, об изгнании... я пошел попрощаться с Деревьями. Этого мне запретить не могли.
Вновь ветер воспоминаний донес до Иллари восхитительный запах волшебной рощи.
— Они как раз цвели... и были такие красивые... я не мог уйти от них, не мог... и я сорвал себе веточку на память. Я ничего не знал тогда... что в изгнании сходят с ума, не знал... и почему, тоже не знал. Это уже потом, когда я побродил по городам и увидел...
Джет судорожно сглотнул, и Иллари мысленно содрогнулся вместе с ним. Какой же ужас должен был испытать мальчишка, увидев своих изгнанных соотечественников, превратившихся в грязных, нищих безумцев. И насколько больший ужас он пережил, сообразив, что и ему была уготована та же участь. Даже и без слов джета Иллари знал, как тоскливое непонимание терзает джета: он-то отчего не сходит с ума? Как долгими бессонными ночами он в мучительном ожидании прислушивается к собственному разуму: не началось ли? Как он, едва усталость берет верх и властно требует сна для измученного тела, с воплем вскакивает, еще не до конца проснувшись, ибо снилось ему, что безумие подкралось и овладевает его рассудком.
— Ну, потом-то я сообразил, что с ума я все никак не схожу и не схожу, и мне немного полегчало. Уже совсем потом я понял, что это из-за веточки. Может, я бы и не догадался, но я делал сам такие талисманы: кусочек дерева в серебре на цепочке.
— Так, значит, кое-кто у вас в Джетевене имеет возможность выйти наружу? — сразу понял Иллари.
Джет кивнул.
— Еще когда меня пытались зарезать на городском базаре, все стало ясно. Кирпичи в меня швыряли безумные джеты, но тот, кто им приказал, вполне разумен.
— Праведные солнца! Теперь я понимаю, почему ты стремился забиться куда-нибудь подальше от Джетевена. Другого в толк не возьму Кто и зачем тебя преследует?
— Мастер Керавар, наверное, — пожал плечами джет. — Больше некому. И за что он меня так ненавидит?
— Ненавидит? — скептически поднял брови Иллари. — Поверь моему опыту придворного интригана: если тебя преследует он, то это никак не ненависть. Это страх. Он тебя боится.
Джет откровенно засмеялся.
— Да за что ему меня бояться?
— Не знаю, — уступил Иллари, — но он тебя боится. Слушай, сопляк, я в таких вещах разбираюсь получше твоего, хоть ты у нас и всезнайка. То, как он тебя ломал... а теперь преследует чужими руками — это не ненависть. И пощечина, — Иллари непроизвольно коснулся щеки, вспыхнувшей от воспоминания. — Разве ты не понял, почему он тебя ударил? Он тебя мучил со вполне определенной целью, а разозлился оттого, что не был уверен, достиг ли ее.
— И что это за цель? — спросил джет уже менее недоверчиво.
— Тут я могу только догадываться, — признался Иллари. — Но сдается мне, он хотел, чтобы ты что-то забыл. Что-то бесконечно для него важное. Ты забыл многое. Даже собственное имя. Но он не уверен, забыл ли ты то, что должен забыть.
— Если я что-то такое и знал, — передернул плечами джет, — то сейчас и понятия не имею.
— Этим мы потом займемся, — пообещал Иллари. — Не бегать же тебе всю жизнь от кирпичей перелетных. Пока мы не разберемся во всем, ты в опасности. Почему, ну почему ты не рассказал мне обо всем еще дома? Мы бы что-нибудь придумали вместе. Ты так за меня боялся?
Джет тяжело вздохнул.
— За себя тоже. Чем меньше ты знал, тем больше у меня было надежды на спасение.
— Это еще почему? — обалдел Иллари.
— Видишь ли, Мастера Слов не всесильны. Есть и на них управа. Мастера Смысла.
— А эти чем занимаются? — полюбопытствовал Иллари.
— В обычной жизни — ничем особенным. Совершенствуют свое мастерство на радость всем прочим. Но в схватке с настоящим Мастером Смысла у Мастера Слов нет шансов.
— Но тайны-то тут при чем? — не уступал Иллари.
— Я с первого взгляда увидел, что из тебя может выйти Мастер Смысла.
Иллари открыл рот — да так ничего и не сказал.
— Обучение Мастера Смысла — вещь сложная. Понимаешь, если дело дойдет до единоборства, Мастер Смысла должен подчиняться только своему наитию, а не инструкциям, иначе он обречен. Если бы я тебе все рассказал, у меня не было бы и тени надежды. Ты стал бы мучительно искать в уме правила и предписания, как быть в таком хитром деле — и погиб бы. От моего молчания зависела наша жизнь, твоя и моя. Я обучал тебя — медленно, постепенно, исподволь. Но закончить не успел. Остается надеяться, что твоя природа возьмет свое и довершит начатое.
— Но кто такие Мастера Смысла?
В ответ джет лишь улыбнулся широко — и только. Очевидно, сведения эти принадлежали к тем, о которых будущему Мастеру Смысла знать до поры до времени не положено.
— А сам ты тоже Мастер Смысла? — едва задав вопрос, Иллари понял, что глупость сморозил: стал бы Мастер Смысла, способный справиться с преследующим его волшебником, бегать от него, как заяц?
— Увы, нет, — вздохнул юноша.
— Но как же ты меня обучал? — возопил окончательно сбитый с толку Иллари.
— А разве обязательно нести яйца, чтобы уметь поджарить яичницу? — ехидно парировал джет. — Что-то холодно становится.
— И то правда, — Иллари подкинул хвороста в костер. — Знаешь что, давай-ка спать. Завтра поговорим.
Назавтра, несмотря на их обоюдный интерес к разговору, возобновили они его не сразу. Слишком уж приятное утро приветствовало их пробуждение. Росистая трава сверкала тысячами крохотных солнышек, в воздухе дрожали и вспыхивали бесчисленные маленькие радуги. Умывание в ручье освежило обоих путников, а клубни, запеченные джетом с вечера, показались просто восхитительными. В такое утро хотелось быть беспечным и не думать ни о чем неприятном.
Так что разговор начался лишь тогда, когда Иллари и джет, уничтожив следы своего пребывания у ручья, тронулись в путь.
— И все-таки я хотел бы знать, зачем мы идем в Вейдо? — спросил джет, на ходу срывая с куста горсть ягод.
— Изволь, — немедленно откликнулся Иллари. — Но предупреждаю, что мой рассказ будет ненамного веселее твоего.
— Что поделать, — философски вздохнул джет.
— У нашего красноносого императора, — начал Иллари, — есть сын. И император ненавидит его так, что и представить себе невозможно.
— Собственного сына? — удивился джет. — Слушай, а может это вовсе и не его сын?
— Его, его. Сам увидишь. При таком-то сходстве... но император возненавидел принца с момента рождения. Он и матушку его свел в могилу этой ненавистью. Так что живется принцу, как всякому сироте, и даже хуже. С ним никто не считается. Чтобы подлизаться к императору, его всячески унижают. Праведные солнца — да у узника в темнице больше свободы передвижения, чем у него, и радостей тоже больше, хоть и
