тем, за что я его и принял: приглушенным стуком захлопывающейся двери.
Но я знал, что сделал все правильно.
А вот чего я тогда не знал, так это мыслей Шенно Лиаха. Догадываться, о чем он думал, узрев мою физиономию, я мог, но ведь не наверняка. Я не знал, что он думал.
Ты — чудовище, думал Шенно Лиах, прислушиваясь к моим удаляющимся шагам. Ты — чудовище... но ты совершенно восхитительное чудовище.
Первый порыв ярости заставил Лиаха подкатиться — нет, не к удобно воткнутому в пол ножу, а к двери. Даже и связанными ногами пнуть ее можно так, чтоб захлопнулась... но она не захлопнулась. Дверь лишь бессмысленно сотрясла стену. С потолка посыпалась наспех сделанная побелка. Кусок штукатурки рухнул рядом с Лиахом, разлетелся в мелкие дребезги, запорошил лицо и глаза, пыльным облаком осел на мокрые от пота волосы. Лиах чихнул и тихо выругался.
Ты чудовище, мастер Дайр Кинтар... но ты совершенно восхитительное чудовище.
Никогда и никого я в жизни своей не боялся... а тебя, пожалуй что, и боюсь. Нет, не смерти от твоей руки — тебя. Не как взрослый боится смерти, а как ребенок боится буки: никто эту самую буку не видел, и чего ждать от нее — неизвестно... а неизвестность — едва ли не единственное, чего в глубине души боится почти каждый. Ты не человек, Дайр Кинтар, ты существо из ночных кошмаров, вымысел пьяного сказочника... человека ведь можно понять, а тебя — нет.
Ты мог бы уничтожить меня давно. Ты попросту играешь со мной. Из борделя в тюрьму, из тюрьмы на свободу... свободу тебя догнать — ты ведь знаешь, что я не отступлюсь, покуда жив. Я буду гнать тебя и мертвый. Я не успокоюсь, пока не настигну тебя — и ты это знаешь... и тебе на это наплевать. Никогда и ни в ком я не видел такой величественной беспечности, такого презрительного бесстрашия, такой роскошной дерзости — никогда и ни в ком. Ты восхитительное чудовище, мастер Дайр Кинтар... и все же ты чудовище, и мир станет лучше, когда тебя не станет. Раньше я думал, что ты должен умереть. Теперь я знаю, что ты не имеешь права жить.
Это поначалу я почел тебя трусом. Только трусы убивают со спины. Только трусы убегают, пытаясь спасти свою жалкую жизнь от возмездия. Так я думал тогда... но не теперь. Теперь я видел тебя, и я знаю. Ты — что угодно, только не трус.
Кто ты такой, Дайр Кинтар?
И почему ты сделал то, что сделал?
Ты принес мне побег из тюрьмы на кончике моего ножа — и я приму его. Я не хотел принимать спасения из твоих рук... из твоих трижды ненавистных рук... и все же я приму его. Глупо было бы не принять. Глупо остаться в отсыревшей каморке, а поутру объясняться с начальником здешней тюрьмы... если только я смогу объяснить ему внятно, что понадобилось одному из Морских Королей в захолустном борделе и почему помянутый Шенно устроил в помянутом борделе дебош и погром. И если захочу так позорить имя Шенно и позориться сам. Глупо. Неправильно. Даже если ты на то и рассчитывал. Даже если ты хотел, чтобы ярость заставила меня добровольно остаться... и тем более если ты этого и хотел.
Я приму дар своего врага. Выбора у меня нет. Я ведь убить тебя собираюсь, Дайр Кинтар — и я не вправе пренебрегать ничем, хотя бы и твоим попустительством. Я ведь отомстить должен, а не в игрушки играть. Это ты играешь со мной... играешь в какую-то непонятную игру — и я не могу понять ее правил. Пусть так. Я все равно переиграю тебя, пусть даже и по твоим, непонятным мне правилам. Я настигну тебя хоть бы и на том свете — и тебе придется принять бой.
Это раньше, когда я считал тебя трусливой мразью, я и собирался убить тебя, как трусливую мразь. Но ты не мразь, Дайр Кинтар, ты чудовище — и я убью тебя, как чудовище. Я дам тебе поединок — меньшее было бы оскорблением для нас обоих. Я дам тебе Иглы Вызова, клянусь. Все три — смертный бой без права на пощаду. И я убью тебя.
Но прежде чем убить, прежде, чем обнажить клинок — прежде того я спрошу тебя...
Я спрошу — почему ты сделал то, что сделал?
Ты ведь не мразь, не слизняк — ты чудовище. Великолепное чудовище.
Так почему, почему ты убил Кеану ударом в спину? Почему ты не дал ему хотя бы обернуться?
Последние волокна веревки наконец-то поддались. До чего же чудесно, когда руки свободны! Словно ты связанный и ты же, но свободный — это два разных человека.
Лиах распрямил онемевшие пальцы и сжал их в кулак. Снова распрямил и снова сжал. Потом выдернул нож, вонзенный в пол, и единым взмахом расправился с путами, стянувшими его ноги. Связали, называется... трудно даже сказать, чего тут больше — наивности, неумения или равнодушия? Разве так связывают, если хотят удержать? Пленника вязать надо, как давеча Кинтара — не полагаясь на случайности, крепко, основательно, чтобы и опытный помощник ничего поделать не смог.
Я иду, Кинтар. Ты понял? Жди. Я иду.
Ничего этого я, понятное дело, не знал и знать не мог.
А еще я не знал, улепетывая от вызволенного мной, а значит, вдвойне разъяренного Лиаха — а куда я, собственно, бегу?
Винить мне себя не в чем. Никогда я в здешних местах не бывал, и знать мне было неоткуда. Впрочем, если бы мне и довелось побывать здесь раньше, я мог бы ничего не сведать. Даже из местных жителей знали не все — а кто знал, тот помалкивал. И не обязательно оттого, что лично замешан. Страшно все-таки. Не знаю, хватило бы у меня храбрости проговориться, будь я местным жителем — или все-таки нет?