Фаннах потер лицо рукой, словно бы оглаживая, и усмехнулся еще дрожащими губами.
Что ж, усмехаться он мог по праву.
Я действительно ничего не знал.
Не знал я ничего — иначе перед выходом обвешался бы амулетами с ног до головы. Хотя... а, проваль — против настоящего мага, который всерьез на тебя нацелился, это не помогает. Столько наговорных колец, подвесок, бумажек, тряпочек и прочего, сколько надо, чтобы отвратить в сторону правильно нацеленное колдовство — столько человеку попросту не поднять. Настоящие защитные амулеты вмуровывают прямо в стены дворцов — а обитатели их, ясное дело, без нужды из своей мраморной скорлупки не высовываются. Что же до простых смертных... их, в отличие от владетельных особ, хранят не чары, а обычаи. Против сколько-нибудь могучего мага ни один человек в своем уме не полезет: кому же охота вспадет грубости говорить, если в отместку из тебя сделают... нет, лучше даже не представлять, что сделают. Противно, страшно — а главное, все равно не угадаешь. У магов воображение богаче, нежели у немногих наглецов, возымевших дерзость их оскорблять. Поэтому простые смертные с волшебниками, как правило, вежливы — а те, в свою очередь, снисходительны. Обычай такой. Конечно, умелый боец мог бы попытаться придушить какого-нибудь мага прежде, чем тот успеет припомнить заклятие — но маги на подобный случай обычно имеют при себе амулет, чтобы не отвлекаться на самозащиту... нет, мы магов без серьезных на то оснований не трогаем. И в раздоры наши — хотя бы даже и в кровную месть — не вмешиваем. Смерть врага не стоит всеобщего презрения равных. А презирать будут... нет, презирать — это еще не то слово... а то слово просто не существует; ни одно наречие в мире не вместит такого понятия. Врага можно убить собственными руками или перехитрить собственным умом... но покупать за деньги мага, чтобы он прикончил воина — все равно что купить право засунуть его под монетный пресс: слишком уж неравны силы. Нет большего позора для воина, нет большего бесчестья, чем использовать наемную колдовскую силу против равного вместо своей. Да вот взять хотя бы Шенно — даже в безумии горя он нанял мага, чтобы тот похитил меня... но не затем, чтобы убил. Убить меня Лиах собирался сам.
Нет, не знал я ничего и волшебства не опасался. Кому я нужен, кроме Лиаха? А Лиах далеко. Я от него ушел... хорошо ушел, правильно, и след за собой оставил хороший, правильный. Найти меня по такому следу труда не составит... когда Лиах выйдет из тюрьмы. А я за это время далеко доберусь... собственно, я уже далеко добрался, теперь можно и отдохнуть. Даже нужно. Я ведь не собираюсь загонять Лиаха насмерть. А опередил я его на полдня самое малое... нет, некуда мне спешить. Пусть-ка мой преследователь тоже отдохнет немного.
Нет, я не знал, что за мной следит через хрустальное зеркало тот самый маг, что уже единожды околдовал меня без особых усилий — а сейчас готовится проделать это вторично. И кому он вознамерился отдать обезволенное мое тело, я тем более не знал. А и знал бы... что я мог поделать, когда свет внезапно померк в моих глазах, и я едва успел различить в подступающем сумраке, как тропа вздыбилась и размахнулась, чтобы влепить мне пощечину.
В забытье я провалился раньше и удара ощутить не успел.
Зато, придя в себя, я ощутил... много всякого разного.
А, проваль — да что ж у меня за везение такое: терять сознание и приходить в себя связанным... и как связанным! Нет, я не говорю, что мне в прошлый раз мало досталось. Лиах меня ведь тоже не сенрацскими сладостями кормил — отнюдь. Он тоже связал меня... скажем так — неприятным способом. В расчете на сильную боль, а не только основательность и надежность. Но слишком уж далеко он заходить не стал. Он ведь не палач и не сумасшедший. Он всего лишь хотел выместить на мне свою душевную боль до того, как я умру — и остановился он вовремя. Даже и в безумии горя. Даже и в помрачении рассудка — а он был тогда никак уж не в своем уме. Даже и тогда. Нескольких слов хватило, чтобы он опомнился. Да что там — ему бы и в голову не пришло сотворить со мной подобное...
На сей раз я был связан еще надежнее. За руки и за ноги — врастяжку. На вытяжение. На
Больно, больно как... Боги милосердные — и ведь это только начало. Со мной ничего еще не начали делать, меня всего только связали, всего только обездвижили — это только начало... у меня были тренировки на боль... и на вынужденную неподвижность в напряжении... сопли это все. Даром потраченное время и силы. Ни одна тренировка даже отдаленного представления не дает... а ведь ничего еще толком не началось.
Но это еще не самое страшное.
Я знал, куда меня угораздило вляпаться. Теперь — знал. Даже если бы надо мной не маячил жрец с кривым зазубренным ножом. Этот алтарь, этот камень, на котором я лежу...
Мир кишит Богами, как пруд — головастиками. Всякому место найдется. Королевская династия славилась отменной терпимостью. Всякое Божество могло рассчитывать на храм, всякий верующий — на возможность беспрепятственно поклоняться своему Богу.
Но культ Оршана, Бога-Демона, Пожирателя Плоти, Извратителя Естества... и кто он еще там... при наличии действительно железных доказательств жрецов Оршана казнили иной раз и без суда. Тем и страшен был санхийский мятеж, что впервые за две сотни лет приверженцам Оршана мятежники посулили право возводить храмы и приносить жертвы. Зато и подавлен был санхийский мятеж, как никакой другой. Казалось, все жрецы, все приверженцы Оршана полегли в той кровавой бойне... выходит, не все. Власти, конечно, не оставляли розысков... где бы ни пропал без вести самый распоследний побродяжка, следствие учиняли такое, словно наследному принцу неведомый злоумышленник нос расквасил... нельзя ведь оставлять эту заразу, нельзя не выжечь ее дотла... но концов не нашли. Никто и никогда. Почти двадцать лет прошло — а преследования король не прекратил — все боялся, что тлеет где-то подземный огонь, чтобы в минуту беспечности взреветь пожаром... вот теперь я очень даже короля понимал. Санхийцы отняли у меня все... когда бы не мастер Дайр, гнить бы мне на своей помойке... и все же я иногда подумывал, что с санхийцами обошлись чрезмерно жестоко... дурак! Вольно мне было жалеть почти полностью истребленных санхийцев со стороны... а теперь я смотрю на мир не со стороны, а с алтаря. С алтаря Оршана, где я буду умирать с полудня до заката. А с последними лучами солнца опытная рука просунется под мои развороченные ребра и выдернет мое содрогающееся сердце, и моя душа прольется в Ничто... туда, где Оршан терпеливо ждет своего часа... и даже не это самое страшное.
Меня затрясло от ужаса... нет, меня затрясло бы, окажись веревки натянутыми хоть чуть послабее — но тело не могло ответить дрожью на мой ужас и оно откликнулось новой болью.
Шевельнулись только мои губы. Чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. Беззвучно.
Я молился.
Боги милосердные... и немилосердные... и всякие... какие только есть... даруйте мне другую смерть!
Другую... не эту... какую угодно... другую, другую! Я знаю, я недостоин вашей милости — так хоть бы вашего гнева я достоин. Я трус, дерьмо, подонок... заберите меня отсюда. Любая из ваших преисподних охотно разинет пасть, чтобы поглотить меня... так пусть же поглотит! Я готов провести в адских муках вечность... вечность вечностей... нет, не готов, я знаю, я боюсь, мне страшно, я очень боюсь, но это не важно, я даже обделавшись от страха буду молить о том же — заберите меня отсюда! Заберите куда угодно! Любую смерть, любое посмертие — только не это... и не потому даже, что Оршан пожрет мою душу, и меня больше не будет никогда и нигде, совсем не будет... многие обитатели ада согласились бы не быть совсем... да и многие обитатели этого света — тоже... любую, любую смерть... потому что здесь, на этом алтаре я чувствую Оршана... и я знаю, что Он уже почти проснулся... уже почти насытился... уже почти набрался сил, чтобы покинуть Ничто и вернуться... Ему недостает совсем немногого... и я не хочу, чтобы моя, именно моя
