вижу впервые. Будто это и не я изо дня в день бок о бок с ними отжимался, бегал, наносил удары.
Будто я и в самом деле не знаю, кто на что способен.
Как оказалось, я и в самом деле не знал. Во всяком случае, не все и не про всех. Некоторые вещи принимаешь как данность — а со стороны они выглядят совсем-совсем иначе. Кое-что я по привычке помнил правильно — однако иные результаты явились для меня откровением. Подозреваю, что для мастера Дайра — тоже.
— Довольно. Три раза вокруг рощи — бе-гом!
Я гонял их безостановочно, без передышки. Нельзя мне было останавливать занятие. Ни на единый миг, ни на единый вздох. Какой уж там обед! Когда я велел всем построиться, даже в сумерках было видно, как у бедолаг мелкой дрожью дрожат и подламываются ноги. Четко и правильно поклон не выполнил никто. Я выразительно промолчал. Пришлось проделать поклон вторично. Вот так-то оно лучше будет.
— Занятие окончено, — произнес я долгожданные слова.
Пошатывающийся строй не раскатился веселыми горошинами, как обычно. Ученики разбредались медленно-медленно. Когда бы не ужин, многие бы рухнули и заснули прямо здесь же, посреди двора. Но после такого тяжелого дня лечь спать на голодный желудок... есть этим измотанным парням хотелось все же больше, чем спать. Что ж, пускай идут ужинать. Но без меня. Мне сегодня с ними идти нельзя. Как-то оно так сложилось, что учитель Дайр почти всегда вместе с нами обедал, изредка завтракал — и никогда не ужинал. Пока обращение «мастер Дайр Кинтар» не начнет слетать с уст любого ученика легко и бездумно, без усилий и запинок, я не могу себе позволить пренебрегать маловажными традициями. Только главными.
Да и зачем он мне, этот ужин? Вот сейчас бы воды напиться вволю... я даже зажмурился, представив шелковистое прикосновение прохладной воды к моему пересохшему горлу. Совершенно не помню, пил ли я сегодня хоть что-нибудь? Ох, навряд ли. Очень уж день выдался тяжелый.
Бегать после вчерашнего я был не в силах — и все же до ручья я добрался почти бегом. Очень уж мне пить хотелось. И я даже нагнулся к ручейку. А потом попросту рухнул. Ничком, мордой в песок. Так близко от вожделенной воды.
Боги, как мне было холодно! Словно мне опять семь лет и я опять стою полуголый на снегу с протянутой рукой, и кучка медяков примерзает к моей ладони. Меня даже не колотило в ознобе — я костенел от немыслимого холода. Холод, боль и судорога.
— Знал бы, чашу бы прихватил, — сообщил сам себе Тхиа где-то у меня над головой.
Это ерунда, что Тхиа не прихватил чашу. Напоить меня отлично можно и из ладоней. Что он и сделал. Нет, чаша — это излишняя роскошь. Тхиа притащил кое-что получше чаши — теплое одеяло.
— По-моему, я тебе велел лежать, — хрипло прокаркал я, стараясь не стучать зубами.
— До ужина, — невинно подхватил Тхиа. — А ужин закончился.
И когда я пойму, что препираться с Тхиа — себе дороже?
— Как ты догадался, что мне нужно согреться?
— Было о чем догадываться, — скривился Тхиа. — Вообще-то это должно было случиться еще вчера. После такой порки обычно здорово знобит.
Зубы мои снова начали постукивать, и я ничего не сказал вслух — только вопросительно поморщился.
— Мы, аристократы, никогда низшего не обидим, — дернул ртом Тхиа. — Тут ты кругом прав. А вот по части наказать провинившегося — другое дело. По-твоему, я у себя в замке выпоротых слуг не видел, что ли?
Ах вот как ты заговорил, паршивец? Добро же.
— Послушай, — поинтересовался я, широко распахнув недоуменные глаза, — а замок — это что такое?
Тхиа подозрительно взглянул на меня.
— Это во-от такая хоромина, — объяснил он. — И в ней много этажей. И много комнат.
— Ну да, — понимающе подхватил я. — Много-много. Уйма этажей. И уйма комнат. И во всех комнатах целая уйма выпоротых слуг.
— Уйма, — подтвердил Тхиа, скаля в ухмылке зубы. — Правильно понимаешь.
— Рецепт этого зелья ты у слуг позаимствовал? — поинтересовался я.
— Ничего подобного, — отрезал Тхиа. — Я его сам составил.
Ах, вот даже как?
— Мощная штука, — неловко пробормотал я. Мне и в самом деле было неловко. До сих пор Тхиа оскорблял меня... а теперь, кажется, я сам обидел его — и крепко.
— Еще какая мощная, — вновь оживился Тхиа. — После нее тебя и вполовину так трясти не должно было. Но ведь ты у нас сегодня еще и на солнышке перепекся. Целый день столбом простоял. Без еды, без питья, на самом солнцепеке — чисто изваяние, одни губы шевелятся.
— Уже наболтали? — вздохнул я.
Тхиа гнусно хихикнул. Н-да. На такое дело особый талант нужен — гнусно хихикать. Я бы вот нипочем не сумел. Надо будет попросить парня, чтобы научил меня, что ли. Вдруг да в жизни пригодится.
— Ты произвел впечатление, — сообщил он веско.
— Какое еще впечатление? — устало осведомился я.
— Кошмарное, — с удовольствием объяснил Тхиа. — Чудовищное.
— Ты хоть раз в жизни можешь говорить серьезно?
— А я серьезно, — наморщил нос Тхиа. — Ну, ты сам подумай. Сначала учитель на тебя так налетел... жуть что такое. Никто и ахнуть не мог с перепугу. Руки-ноги поотнимались. Знаешь, мне на какой-то момент показалось, что вот сейчас он тебя насмерть забьет.
— Мне тоже показалось, — буркнул я.
— Вот видишь. Нормальный бы человек после такого...
— Нормальный боец, — уточнил я.
— Ага, верно, боец — не человек, — ухмыльнулся Тхиа. — Но даже нормальный боец после такого должен бы с недельку валяться в лихорадке, в бреду, с гнойными ранами... ну, ты понял...
Я понял. Меня аж замутило, до того точно и емко Тхиа определил все то, что со мной не случилось... а кстати, почему?
— Про зелье мое никто ведь не знает, — беззаботно продолжал Тхиа. — И что я тебя им лечил — тем более. Наутро все уверены, что ты лежишь и тихо помираешь, и без посторонней помощи даже дышать не способен... а ты — вот он. На своих ногах. И такой грозный, что сыпь в кусты и накрывайся ветошью. Стра-а-ашно. Видал, как те трое от тебя дернули?
— Слушай, ребенок, — возмутился я. — Ты с каких это пор начал уличным языком разговаривать?
— А что? — удивился Тхиа. — Ты ведь разговариваешь...
— Мне — можно. Хотя... — я вздохнул. — Ладно. Будем считать, что мне теперь тоже нельзя. Продолжай.
— Ну вот. А когда ты еще и перед строем появился... да не просто сам, а с учителем, и он на плечо твое опирается...
Я сглотнул. Мастер Дайр все предусмотрел. Даже больше, чем мне казалось.
— Все ведь думали, что с тобой покончено навсегда, а ты по-прежнему любимый ученик. Лучший. И — сильный. Не по людски сильный. Как будто ты — это и не ты даже, а кто-то другой. Незнакомый. Непонятный. Страшный. Они тебя все до самых печенок испугались, понимаешь? И от страха своего не скоро еще отойдут.
Милое дело. Намеренно пугать я никого не собирался, но... да. До поры до времени так лучше.
— Даже странно, — размышлял вслух Тхиа. — Парни вроде крепкие, не из боязливых... с чего они вдруг взялись труса праздновать?
Действительно, странно. Мастер Дайр полагает господ учеников последними трусами, а новичок Тхиа — вовсе даже наоборот. Хотел бы я знать, который из них прав. Или, вернее — который из них более прав?
