— Но... а в чем же мы назад пойдем? — взвыл Байхин. — Мы ведь сменной одежды с собой не захватили...
— Так то — ты, — поправил его Хэсситай, — а я так захватил. И для тебя тоже. Одевайся.
— Но это не моя одежда! — возопил несчастный Байхин, уставясь на новехонький наряд, извлеченный из Хэсситаевой сумки.
— Я сказал твоя — значит твоя, — отрезал Хэсситай. — А если не нравится... как угодно. Хоть в банном кафтане на постоялый двор иди, хоть нагишом.
Байхин представил себе, на что он будет похож в фисташково-зеленом коротеньком банном одеянии на голое тело посреди людной улицы, и с трудом подавил нервный смешок.
— Спасибо, — выговорил он куда-то себе под ноги и принялся облачаться во все новое. От купленной Хэсситаем одежды еще исходил еле уловимый запах самой ткани. Ношеное платье, даже и отстиранное дочиста, принимает запах своего владельца, а вот ни разу не надеванное пахнет шелком, холстом, шерстью — собственным своим естеством... чем-то новым... радостным, как ожидание праздника... а ведь недаром обычай велит по праздникам облачаться во все новое. До чего же восхитительно пахнет небеленое полотно простой рубашки — словно и впрямь у Байхина сегодня праздник какой-то!
— А вы и правда бывший воин? — с любопытством спросил молодой банщик, глядя, как Хэсситай расправляет рубаху, и явно гадая, что же в его теле, повадках, стати подсказало толстяку, кем раньше был этот заезжий киэн.
— Подслушивать нехорошо, — наставительно произнес Хэсситай, ныряя в свою просторную рубашку.
— Да я почему спросил, — произнес парень, смущаясь от собственной неожиданной настойчивости, — просто никогда бы на вас не подумал. У нас вот даже ткачи или мусорщики, и те парятся по нескольку часов, друг перед дружкой похваляются... или тоже воду погорячей потребуют — кто дольше усидит...
Толстый банщик фыркнул, зажимая рот рукой.
— Так то — ткачи и мусорщики, — невозмутимо ответствовал Хэсситай, проверяя, ладно ли завязан пояс, — а я все-таки бывший воин, мне гонору ради над собой измываться не с руки. Да я и вообще человек скучный, по правде говоря.
Байхин, по примеру толстяка, украдкой зажал рот ладонью, подавляя смешок.
— Скучный, — строго повторил Хэсситай. — Но с фанабериями.
Байхин посмотрел на него в упор и откровенно расхохотался. Когда Хэсситай толкнул тяжелую дверь, тело Байхина невольно чуть напряглось: он предполагал, что улица встретит его, разомлевшего после мытья и растирания, влажной сумеречной прохладой. Однако солнце, к его немалому удивлению, стояло совсем еще высоко; жаркое дыхание мостовой обдавало ноги.
— А я думал, уже стемнело, — поразился Байхин.
— Где там, — ухмыльнулся Хэсситай. — Мы ведь с тобой совсем недолго выступали. Это тебе по первому разу показалось, что долго, а на самом деле едва за полдень.
Байхин представил себе трясучий кисель, в который превратятся его мускулы после целодневного выступления, и ужаснулся. Не будь его решимость сделаться киэн так крепка, первое же выступление оказалось бы для него и последним.
— А я долго еще буду так... уставать? — неожиданно для самого себя спросил он.
— Нет, — уверенно ответил Хэсситай. — Так — нет. Ты ведь больше со страху устал, чем от работы. У меня поначалу тоже все поджилочки дрожали, а после привык. Да и ты уже, я погляжу, в себя пришел.
— Вполне, — кивнул Байхин. — Вот только есть охота, аж мутит.
— Дело понятное, — понимающе подхватил Хэсситай. — И поправимое.
Аппетит у Байхина и впрямь разыгрался не на шутку. Едва воротившись в «Свиное подворье», он первым делом заказал себе громадную порцию знаменитой свинины — впрочем, если Хэсситай от него и отстал по части еды, то ненамного. Вдвоем они отдали дань и свинине во всех и всяческих видах, и легкому горьковатому местному винцу, и свежим лепешкам, тонким и огромным, как скатерть. Под конец обеда Байхин едва челюстями двигал. Усталость вновь навалилась на него. Слишком много пережил он за день. Страх. Стыд. Гордость. Изнеможение. Неприметное разочарование будничностью одоления, ведомое актерам и воинам: «Так вот это и есть победа?» У него больше не оставалось сил испытывать хоть что- нибудь, кроме сытой истомы. Конечно, отобедав, надо встать из-за стола, не век же тут сидеть... но Байхину зевать и то не хотелось.
— А ну-ка вставай, — потребовал Хэсситай, и Байхин покорно воздвигся, опираясь обеими ладонями о столешницу и поглядывая на него с недоуменной укоризной.
— После отдохнешь, — безжалостно поторопил его Хэсситай, и Байхин со вздохом оторвал ладони от стола и медленно поплелся через трапезную. Он ожидал, что мастер начнет его понукать, но Хэсситай отчего-то и сам замешкался. Байхин оглянулся через плечо и искренне изумился, увидев, как Хэсситай берет из рук слуги еще один кувшин с вином. Вот ведь чудак человек! Конечно, здешнее вино слабенькое и почти не пьянит... но Байхин даже под страхом немедленного выступления не смог бы проглотить больше ни капельки. Неужели Хэсситай еще способен вместить в себя хоть что-нибудь? Навряд ли. И охота ему была тащить с собой здоровенный кувшин!
Впрочем, не так Байхин объелся на радостях, как ему казалось. Стоило ему подняться из-за стола, как сонная одурь мигом развеялась, да и тяжести прежней в желудке он уже не ощущал. В той, бесповоротно оставленной им жизни он и больше съедал за один присест, хотя ему не случалось и вполовину так проголодаться. Странно — еще вчера прежняя жизнь казалась Байхину такой близкой, а сейчас вспоминается смутно, как полузабытый сон...
Хэсситай вошел в комнату следом за Байхином и бережно водрузил кувшин с вином на массивный низкий столик. Сам Байхин тем временем распустил пояс, скинул кафтан и с блаженным вздохом растянулся на кровати.
— После отдохнешь, — напустился на него Хэсситай. — Вставай живо — ишь разлегся. Оденься, пояс подтяни.
Байхин ушам своим не поверил. Неужели и это еще не все? Неужели не окончился еще многотрудный день? Неужели мало он на сегодня мук принял? Однако ему и в голову не пришло ослушаться. Он встал, снова надел новехонький, необмятый еще кафтан и под пристальным взором Хэсситая с особой тщательностью затянул пояс.
— Вот и хорошо, — кивнул Хэсситай. — А теперь становись на колени.
Нет, на колени Байхин не встал — он замер на месте, вытаращив глаза. А Хэсситай продолжал как ни в чем не бывало, словно бы даже и не замечая остолбеневшего парня.
— В ученики я тебя принимал не так, как обычай велит... но ты и сам — ученик не из обычных, так что не взыщи. — Хэсситай запустил руку в сумку и извлек из нее маленький сверток. — Мы, киэн, и вообще народ безалаберный. Одним обрядом меньше, одним больше... что за беда. Если все обряды всех стран, куда нас нелегкая заносит, еще и соблюдать — жить некогда станет. — Он бережно положил сверточек возле кувшина и вновь выпрямился. — Так что учеником я тебя не нарекал, обрядности не соблюдал никакой... но первое выступление — дело другое. Это не просто ритуал.
Байхин хотел кивнуть в знак понимания — и не смог, хотел сглотнуть застрявший в горле тугой комок — и не сумел. Многотрудный день и в самом деле не окончился.
Загадочный сверточек так и притягивал его к себе, но Байхин не смел к нему рукой притронуться, ни даже спросить у Хэсситая, что же такое обретается внутри.
А Хэсситай продолжал свои непонятные приготовления. Он снова запустил руку в сумку. На сей раз он извлек оттуда шарики Байхина — а их-то зачем?
— Первым ученическим Посвящением пренебрегать нельзя, — ответил Хэсситай на его невысказанный вопрос. — Иначе добра не жди.
— А ты его тоже проходил? — замирающим голосом спросил Байхин.
— Я... — Хэсситай чуть приметно усмехнулся. — У меня все было совсем иначе. Я сначала получил как раз мастерское Посвящение... а уж потом искал мастера, который посвятит меня, как ученику подобает. Так уж у меня получилось нескладно.
