Конечно, в доме Байхина было множество слуг, обученных нелегкому искусству целительного растирания. Но с мастерством толстого банщика их усилия не шли ни в какое сравнение. Слугам-то, кроме своих господ, никого массировать не доводилось, а через руки банщика ежедневно проходила уйма самых разнообразных людей. Опыта и сноровки ему было не занимать. Мягкие, будто и впрямь бескостные пальцы толстяка обладали поразительной силой. Он мял и месил Байхина, то словно бы превращая юношу в податливый глиняный ком, то вылепливая из безвольной бесформенной глины его тело заново — всякий раз все более сильным и здоровым. Байхину то и дело казалось, что там, где по всем понятиям должна бы находиться его спина, под руками банщика возникает то неуместное здесь ухо, а то и еще одна нога, причем совершенно безболезненно. Байхин веселился вовсю — мало ли что почудится с устатку? Но когда толстый банщик перевернул его на спину, Байхин только охнул от изумления, глядя, как огромные руки толстяка погружаются в его тело едва ли не по локоть, и подумал невольно — а так уж ли ему почудилось?
Коротко брякнула бамбуковая занавесь, и Байхин чуть скосил глаза на звук.
— Не дергайтесь, — с укоризной произнес толстяк. — Лежите себе спокойненько.
В массажную вошел его подручный. Следом шел Хэсситай, облаченный точно в такое же банное одеяние, что и Байхин, только не зеленое, а бледно-лиловое. Небрежно запахнутый банный кафтан открывал татуировку на груди — котенок, умильно взирающий на свою миску. Наколка была выполнена с отменным искусством — пожалуй, даже с большим, нежели те, что красовались на лицах известных Байхину киэн.
— Оживаешь понемногу? — добродушно поинтересовался Хэсситай у ученика.
Байхин блаженно промычал нечто утвердительное.
— Еще самую малость, и будет как новенький, — заверил банщик. — Сами-то не желаете?
— Нет, — резко ответил Хэсситай.
Не прекращая своих трудов, банщик откинул голову и посмотрел на Хэсситая в упор.
— А может, не стоит отказываться? — как-то по-особенному, со значением, спросил он. — Как говорится, нос на лице не спрячешь... а уж в бане так и вовсе.
Лицо Хэсситая закаменело; котенок на широкой груди дернул лапкой.
— Не в обиду вам будь сказано, — продолжал меж тем банщик как ни в чем не бывало, — а только морочить меня незачем. У меня глаза не глупее рук будут.
— И что ж такого твои глаза увидели? — негромко спросил Хэсситай.
— Да уж что увидели, то увидели. — Толстяк в последний раз промял Байхиновы плечи, встал и неспешно потянулся всем телом. Из-под складок жира выплыл на мгновение громадный треугольный рубец с рваными краями наложенных некогда впопыхах и неумело швов, колыхнулся и снова скрылся в недрах этой необъятной плоти.
Хэсситай неожиданно рассмеялся.
— Действительно, не стоило труда отказываться, — беспечно произнес он и опустился на лежанку. — Пожалуй, и мне тоже растирание не повредит.
— Вот сразу бы так, — укорил его банщик, жестом подзывая подручного. Тот помог Байхину подняться и вновь облачиться в зеленый банный кафтан, а толстяк тем временем занялся Хэсситаем.
— Вина, лимонной воды, ягодный взвар? — осведомился подручный.
— Отвар шелкоцветки, если есть, — отозвался Хэсситай.
— Есть, как не быть, — явно подражая толстяку в его несуетливой степенности, отозвался подручный и удалился.
Байхин проводил его взглядом и вновь улегся, закинув руки за голову.
— Давно бросил мечом махать? — Голос Хэсситая звучал неразборчиво.
— Да почитай, годков пятнадцать, — ответствовал банщик, вовсю трудясь над его спиной. — Вот как мне пузо пропороли, я это дело и бросил. Болел я тогда долго... а потом — ну, вы б меня видели! Худущий, что твоя жердь!
Байхин сдавленно фыркнул: вообразить банщика худым оказалось ему не под силу.
— Нанялся я тогда к здешнему банщику в подручные, — пробасил толстяк, продолжая орудовать. — Одежки выдавать и пересчитывать. Что потяжелей — мне тогда невмочь было. А как банщик помер с перепою, я так при сыне его и остался.
Так, выходит, молодой парень — не подручный, а хозяин?
— Толковый парень, — одобрил Хэсситай. — Заморенный только.
— Это он сейчас заморенный, — возразил толстяк. — А тогда и вовсе не жилец был. Ничего, выровняется. Через годик-другой женю его. В самой ведь уже поре малец.
— Это верно, — согласился Хэсситай, переворачиваясь на спину.
— А вы когда мечом махать бросили, господин киэн? — не без опаски полюбопытствовал банщик. — Или... не бросили?
— Бросил, — лениво отозвался Хэсситай. — Лет уже двадцать, как бросил. Бывает, что и таким, как я, удается другим ремеслом заняться. И до сих пор ни одна душа живая... нет, но надо же мне было на тебя наскочить!
— А вы что же, совсем по баням не ходите? — удивился толстяк.
— Отчего же, — возразил Хэсситай. — Вот только в массажную не заглядываю. И ни разу еще не встречал банщиков из бывших воинов... не в обиду будь сказано.
— Какая тут обида, — ухмыльнулся толстый банщик.
Дело у него было поставлено отменно. Едва только он отнял руки от Хэсситая, как в то же самое мгновение раздался перестук бамбуковин. Младший банщик, облаченный в длинное темно-коричневое одеяние, внес небольшой подносик, уставленный чашками, крохотными мисками с сухим и соленым печеньем, цукатами и тыквенными семечками, а также прочей утварью для приятного поглощения напитков и закуски. В центре подноса красовался пузатый сосуд для кипятка и маленький заварник из тяжелого фарфора с темно-синей подглазурной росписью — старинные вещи, теперь таких не делают, теперь такие покупают у торговцев древностями за бешеные деньги. Вот только эти предметы никогда не слыхивали тяжелого дыхания оценщика из антикварной лавки, не изведали осторожных любовно-алчных прикосновений знатока всяческих редкостей. Их не купили, дабы потрафить моде на старину. Просто их приобрели очень давно — может, прадедушка прадедушки нынешнего владельца пленился их тяжеловесным изяществом, — а потом их любовно берегли из поколения в поколение. Небогатые люди обычно куда как ревностно относятся к той малой толике красоты, которая входит в их наполненную трудами жизнь. Сотни и сотни возчиков, рыбаков, ткачей, воинов, разносчиков, лекарей и прочего люда касались этих вещей изо дня в день — и простой белый с синим рисунком фарфор жил своей повседневной жизнью, переходя из рук в руки. Он помнил столько прикосновений, что был неизмеримо древнее всех своих ровесников, ведущих полусонное существование в доме богатого собирателя диковин, — и древностью своей мог гордиться по праву.
— А вот и шелкоцветка! — Хэсситай принял из рук молодого банщика поднос, поставил его на низенький столик, сам распечатал банку с отборными листьями шелкоцветки, сам и напиток заварил, вежливо отказавшись от услуг обоих банщиков.
— А вы, почтенные, нам компанию не составите? — осведомился он после того, как вручил Байхину небольшую тяжелую чашку с восхитительно ароматной жидкостью.
— Мы бы и рады, да никак нельзя. — Старший банщик растопырил толстые пальцы с крохотными вдавлинками от постоянного пребывания в горячей воде. — Это сейчас затишье, а скоро народ валом повалит, знай успевай поворачиваться.
— Если так, то и мы особо рассиживаться не станем, — заметил Хэсситай, с наслаждением прихлебывая из своей чашки.
Толстый банщик кивнул, и по его кивку молодой вновь покинул комнату. Вернулся он почти сразу же. На сей раз он нес с собой сумку Хэсситая и два небольших плотных свертка.
— А это что? — недоуменно вопросил Байхин, покосившись поверх чашки на загадочную ношу банщика.
— Одежда наша, — пояснил Хэсситай. — Все честь честью — выстирано, откатано и уложено так, чтоб не помять. Остается только развернуть и на просушку повесить, а потом хоть сразу надевай. Все как по первому разряду полагается.
