приклеивалась, и от ее холодной липкой влажности Байхина начинало трясти еще пуще.
Хэсситай поглядел на него пристально, почти беззвучно присвистнул, развернулся и куда-то ушел, так ни слова и не сказав. Вскорости он вернулся, бережно держа в руках огромную чашку. Над чашкой подымался густой пар.
— Пей, — приказал Хэсситай, наклоняясь к ученику. — Только осторожно... куда руки тянешь? Уронишь, разольешь, обваришься... я сам подержу, а ты пей.
Байхин отхлебнул самую малость, стараясь не обжечься, и едва не поперхнулся, настолько крепким оказалось варево. На чашку такого бульона ушло полкурицы, никак не меньше, а уж кореньев всяких и вовсе без счета. Наверняка не у разносчика куплено, а в дорогом заведении где-нибудь по соседству.
Поначалу Байхин пил очень медленно: его так трясло, что прыгающие губы не всегда попадали на край чашки. Пару раз ему даже пришлось прихватить ускользающую чашку зубами. Но когда чашка опустела примерно на треть, дело мало-помалу пошло на лад. От желудка по всему животу, а потом и по телу разлилось тепло, словно Байхин проглотил кусочек солнца. Тряский озноб унялся. Остаток бульона Байхин прикончил, держа чашку собственноручно.
— Полегчало немного? — спросил Хэсситай, отбирая у него опустевшую чашку.
Байхин вяло кивнул. Полегчать-то ему полегчало, но на такой лад, что уж лучше бы его и дальше лихорадка колотила. Его тело вновь обрело былую чувствительность — и ни одно из его ощущений нельзя было назвать приятным даже с натяжкой.
— Погоди немного, я сейчас. — Хэсситай удалился и почти сразу же вернулся, уже без чашки. — А теперь пойдем. Это недалеко.
— Да я помню, что недалеко, — закряхтел Байхин, подымаясь на ноги. — Вроде вон за тем углом «Свиное подворье».
— А кто тебе сказал, что нам туда и надо? — возразил Хэсситай. — Эй, да ты никак опять спорить собрался?
— Нет, — устало отозвался Байхин.
— А это правильно, — кивнул Хэсситай. — Я понимаю, тебе бы сейчас только до постели доползти да рухнуть в нее. Но если ты сейчас ляжешь и уснешь... поверь мне, когда ты проснешься, тебе будет во сто крат хуже, чем теперь. И выступать ты сможешь еще очень не скоро... это если, конечно, ты не передумал.
— Не передумал, — упрямо вскинул голову Байхин. — И не передумаю.
— Ого, — весело удивился Хэсситай. — Крепко сказано.
— А ты думал отпугнуть меня? — прищурился Байхин. — Столько на меня навалить, чтоб я испугался и решил, что мне эта ноша невподъем? Чтоб я пощады запросил и сбежал? Даже и не надейся.
— Если я на что-то такое и рассчитывал, — ухмыльнулся Хэсситай, — то просчитался. А значит, тут и говорить не о чем.
Идти и в самом деле далеко не пришлось. Вывеску Байхин углядел еще с полпути. Обычно владельцы лавок, постоялых дворов, питейных и прочих заведений приколачивают ярко раскрашенный щит с названием прямо над дверью — но эта вывеска торчала поперек на толстом штыре, и на ней, вопреки обыкновению, ничего не было намалевано. Видать, резчик по дереву над ней потрудился изрядный: он очень похоже изобразил свисающее со штыря небрежными крупными складками полотенце.
— Баня! — ахнул Байхин, сообразив, куда ведет его Хэсситай. — Да я ж сварюсь! Упрею!
— Не сваришься, — заверил его Хэсситай, открывая тяжелую добротную дверь.
Баня по раннему времени пустовала. Двое банщиков в набедренных повязках сидели на скамье и закусывали большими тонкими лепешками. Завидев посетителей, один из банщиков поднялся, неспешно отряхнул руки и зашагал клиентам навстречу сквозь влажную, приглушенно гулкую жару. Дороден он был настолько, что трудно было понять, как он ухитряется носить столь грузные телеса, — а между тем его могучие пятки касались мокрого дубового настила мягко и бесшумно. Да и вообще все движения толстяка обладали текучей плавностью, отчего он казался совершенно бескостным.
Толстый банщик поздоровался, и Хэсситай ответил взаимным приветствием, сопроводив его учтивым кивком: кланяться почти голому человеку в бане как-то нелепо.
— Какой разряд желаете? — деловито поинтересовался банщик, едва лишь с приветствиями было покончено. — Первый, второй, общий, отдельный, с парильней, со льдом?
— Первый, — ответил Хэсситай. — Отдельный. Мне — полный, ученику моему — попрохладней. Он недавно на солнце перепекся. И массаж.
— Понял, — кивнул толстяк. — Одну минуточку, господин киэн.
Второй банщик тем временем доел свою лепешку и подошел поближе. То был бледный, почти бескровный на вид юноша из тех, что лет после тридцати изумляют взоры невесть откуда взявшейся редкостной мужской красотой и неповторимостью облика, а до тех пор если и поражают чем, так только отменным безобразием удивительно несоразмерного лица, мнимым худосочием и нелепой походкой новорожденного жирафа... да еще, пожалуй, старческой проницательностью взгляда.
— Прошу, господин киэн. — Толстяк сделал округлый жест в сторону своего подручного.
Хэсситай сбросил сандалии и зашагал вслед за юношей куда-то в глубь бани, туда, где томно колыхалось и потягивалось облачко густого пара.
— А вам сюда. — Толстяк повел могучим плечом в сторону широкой бамбуковой занавески.
Байхин по примеру Хэсситая скинул обувь, отвел рукой занавеску и шагнул внутрь. Спустя мгновение толстяк с ведром в руках поднырнул под занавеску, да так, что ни одна бамбуковина не стукнула.
— Вы покуда разоблокайтесь, — пробасил толстяк и вылил ведро в громадную дубовую бадью с горячей водой. Потом он попробовал воду локтем — точь-в-точь заботливая мамаша перед купанием своего дитяти, — удовлетворенно хмыкнул и удалился.
Байхин сноровисто сбросил пропотевшую рубаху, штаны и набедренную повязку и недоуменно огляделся по сторонам, не зная, куда девать одежду: ему как отпрыску богатого знатного дома прежде не было нужды посещать банные заведения, и он понятия не имел, как в них следует себя вести.
— Одежду сюда давайте, — провозгласил толстый банщик, вновь возникая из-за занавески. В руках он держал огромный ушат, полный до краев. — Ковш вон там лежит. Ополоснитесь и полезайте в воду.
Он окатил Байхина водой, и на грудь юноше обильно закапало красным, синим и мутно-розовым. Байхин ахнул и рассмеялся. Он и забыл совсем, что у него лицо раскрашено.
Смыв с помощью банщика пот и грязь, Байхин погрузился в огромную бадью до самого подбородка. Прикосновение воды к усталому телу оказалось невыразимо приятным. В бадье было тепло, словно жарким летним днем на мелководье, и Байхин блаженствовал, ощущая, как усталость мало-помалу покидает его, растворяясь в этом ласковом тепле, а следом растворяется и само его тело, и даже кости словно истончаются, тают... и вот он уже весь исчез без остатка будто горсть соли, и сонное колыхание воды вобрало его в себя.
Несколько раз толстый банщик подходил к бадье, доливал горячей воды и вновь исчезал бесшумно. Байхин почти не замечал его появлений до тех самых пор, пока толстяк не возник совсем уже рядом с громадным полотенцем.
— Извольте в массажную, — прогудел он.
Байхин нехотя вылез из воды. Банщик ловко укутал его полотенцем с ног до головы и быстро растер.
— Накиньте вот это, — посоветовал толстяк, протягивая Байхину банное одеяние — короткий фисташково-зеленый нижний кафтан из тонкой ткани.
Байхин облачился в кафтан, небрежно повязал пояс и последовал за толстяком в массажную. Там банщик вновь совлек с него одежду и указал на стоящие бок о бок три лежанки — мол, выбирай, которая по душе.
Байхин опустился на ближайшую лежанку. Толстяк немного постоял над ним, как бы примериваясь, — а потом принялся за дело.
