выводил понуривших головы детей из часовни, сторонний наблюдатель нипочем бы не усомнился — все они больны, как и прежде, и со дня на день смертная тоска явится снимать свою ужасную жатву. Сдержанное шушуканье, фырканье и подталкивание локотком в бок, разумеется, не в счет: их не смог бы заприметить даже очень пристрастный наблюдатель, ибо дети, если захотят, преотлично умеют таиться от взрослых с их тупым настырным вниманием.
— А это вы правильно, господин киэн. — В голосе врача преданность граничила с обожанием. — Если бы стало явным, что дети выздоровели, да еще так — все враз... А теперь я смогу их отправить по домам по одному, по двое, не привлекая внимания.
— Вот и ладно, — рассеянно отозвался Хэсситай и тут же обернулся к Байхину; — Ты как себя чувствуешь?
— Хорошо, — удивленно признался Байхин. — Странно... даже лучше, чем до выступления. Есть только хочется до потемнения в глазах.
— Так и должно быть, — ухмыльнулся Хэсситай. — Умирать и воскресать — дело тяжкое, утомительное. Господин врач, нельзя ли полечить молодого мастера от голода... ну, хотя бы парочкой лепешек?
— Конечно, — смущенно улыбнулся врач. — Я уже распорядился. Сейчас вам полные дорожные сумки еды принесут.
— Сумки — это своим чередом, — возразил Хэсситай. — Нам бы еще нужно в храме задержаться. Нет ли чего перекусить прямо сейчас?
— Задержаться? — Врач потер переносицу уже знакомым Байхину нервным жестом. — Не искушайте судьбу, господа киэн. И то уже чудо, что никто из королевских наблюдателей сюда не заглянул... а ну как заглянет? Не след вам тут задерживаться.
— Кто спорит, — Хэсситай махнул рукой, — а только придется. Так что вы поспособствуйте насчет еды, а мы тем временем постараемся поскорей управиться.
— Но зачем? — взмолился врач.
Хэсситай задрал голову и озабоченно взглянул наверх, туда, где на крюках покачивались обрывки каната.
— Есть у киэн такое правило, — вздохнул Хэсситай, — если трюк не удался — повтори его. Повтори, пока не пройдет без осечки. А уж если упал, разбился — тем более. И уж тогда только можешь отдыхать. Тело должно последним запомнить не поражение, а победу. Если оно запомнит падение, то и в следующий раз упадет. Нам нужно повторить проход по канату.
Врач охнул и отступил на шаг.
— Вы опять хотите загнать его туда, на верхотуру? — дрожащим голосом осведомился он. — После всего, что было?!
— Именно после всего, что было, — отрезал Хэсситай. — Байхин, тащи запасной канат.
Врач хотел что-то сказать, взглянул на Хэсситая, осекся, кое-как развернулся на полусогнутых ногах и засеменил прочь, бормоча: «Так я насчет еды мигом...»
Хэсситай снова вздохнул. Легко придавать своему голосу жесткую уверенность, которой на самом деле не чувствуешь. Куда сложней и в самом деле счесть себя непогрешимо всезнающим и бестрепетно приказывать то, от чего душа возмущается.
— Тебе помочь? — спросил он, когда Байхин вернулся из алтарной с запасным канатом.
— Да нет, я сам, — ответил Байхин, резко выдохнул и полез наверх по шаткой лесенке.
Петля вновь точно обхватила противолежащий крюк. Только на сей раз никакие доброхоты не натягивали «провисающий» канат. И внизу стоял Хэсситай, готовый смягчить его падение мощным толчком, перебивающим дугу полета. Конечно, полностью смягчить падение с такой высоты немыслимо, и пару- другую костей Байхин сломает... да и Хэсситай тоже... но по сравнению с тем, что случилось, это называется дешево отделаться.
— Эй, — крикнул снизу Хэсситай, — смотри мне там — без фокусов! Только общий проход. Выдуриваться будешь в другой раз... слышишь?
— Слышу, — сквозь зубы ответил Байхин и шагнул на канат.
Он и сам не сознавал, не помнил, как совершил проход по гудящему от его страха канату. Помнил только, что проход оказался на удивление легким, а страх куда-то исчез, улетел под гулкий купол и больше не вернулся. И еще он помнил слова Хэсситая и сознавал, что мастер оказался прав. Теперь в памяти его тела останется не смертоносный холод каменных плит, а покоренный канат под ногами.
— А вот теперь, — объявил Байхин, закончив проход и спустившись вниз, — пусть этот лекарь поторопится с едой — иначе я его самого слопаю, и даже без соуса.
— Так ведь было от чего проголодаться, — кивнул Хэсситай. — По моему разумению, так тяжко тебе трудиться еще не доводилось. И придумки одна лучше другой. Особенно эта, с пчелой... вовремя же тебя осенило.
— По-твоему, я тогда был способен что-то придумать? — усмехнулся Байхин. — Где уж мне... это моя старая шутка. Я ею еще своего наставника в воинском ремесле доводил. Вредный он был — ну просто никакого спасу. И ничего не боялся, только ос и пчел. Его однажды оса ужалила перед официальным парадом... ну и схлопотал он в тот раз за опухшую морду. Как он на привале начнет ко мне придираться, так я делаю вид, что уснул, и начинаю жужжать — а иначе нипочем не отвязаться.
Хэсситай рассеянно улыбнулся воспоминаниям ученика. Взгляд его скользил по шкатулке для фокусов, стоящей на алтаре.
— А ведь и верно, — спохватился Байхин. — Чуть было не забыли шкатулку забрать.
— Не нужно, — остановил его Хэсситай. — Пусть остается. Должны же мы чем-то отблагодарить Бога Исцелений за его благословение.
— А по-моему, это ты меня исцелил, — прищурился Байхин. — Или мне показалось?
— Я сейчас о другом говорил. — Хэсситай со вздохом отвел прощальный взгляд от шкатулки. — Но тебе не показалось.
— А еще я припоминаю, что кто-то обещал мне все-все рассказать после выступления, — напомнил Байхин.
— И это тебе не показалось, — ответил Хэсситай. — Только уж больно история долгая.
Байхин укоризненно взглянул на него.
— Ладно, — сдался Хэсситай. — Кое-что я рассказать успею, покуда мы тут еды дожидаемся. Не все, конечно...
Хэсситай действительно рассказал не все. О том, кем он был раньше и как обрел свою магию, а с ней и новое ремесло, он поведал вполне откровенно, однако имен никаких не называл, да и вообще в подробности не вдавался. И все же рассказ получился не из коротких.
— Горло бы промочить не мешало, — проворчал Хэсситай, утомясь долгим разговором. — Где там, в конце концов, запропастился этот лекарь с нашим обедом?
Он поднялся с деревянной скамьи и встревоженно огляделся.
— А ну-ка пойдем сами поглядим, — решительно произнес он. — Хоть и не похоже, чтобы этот задохлик собирался нас выдать, но... мало ли что? Может, я на старости лет отвык разбираться в людях.
По мнению Байхина, о старости Хэсситай заговорил явно преждевременно. Да и в людях он разбирался по-прежнему отменно. Врач не собирался выдавать отважных киэн — напротив, он сделал все, чтобы помешать этому.
На лекаря они наткнулись, едва переступив порог часовни. В его взгляде читалась некая отрешенность; полуоткрытые губы, казалось, никак не могут сомкнуться. У самых ног лекаря лежал ничком детина могучего сложения. В затылке у него торчал вонзенный по самую рукоять бронзовый ланцет.
Байхин перевел ошеломленный взгляд с распростертого возле порога верзилы на врача и обратно. Такой здоровенный парень — и этот худосочный мозгляк... но, во имя всех Богов, каким же образом?!
— Это не труднее операции, молодой человек, — произнес врач странно ровным голосом. — Нет, не труднее.
Хэсситай нагнулся к мертвому телу и осторожно отвернул край воротника. На нем матово поблескивала вышитая золотистым паутинным шелком корона.
