штуку. Всякий раз, как нам требовалась одна сигарета для себя, мы были вынуждены покупать двадцать – по одной на душу населения в камере. После двух кругов охранник послал за новым блоком. Позднее мы выяснили, что безопасное стояние в луже мочи стоило нам больше пятнадцати долларов, которые заплатили мы с Салой, поскольку у Йемона денег не было.
Показалось, что мы пробыли там шесть лет, когда охранник наконец открыл дверь и поманил нас наружу. Сала едва мог передвигаться, а мы с Йемоном так выдохлись, что с трудом его поддерживали. Естественно, я понятия не имел, куда нас ведут. «Надо полагать, в подземную тюрьму», – подумал я. Именно так люди и пропадают.
Одолев несколько коридоров, мы прошли назад через здание и наконец оказались в просторном зале суда. Столь же грязных и растрепанных, что и самые жуткие бродяги в той камере, которую мы только что покинули, нас протолкнули в дверь, и я тревожно огляделся, ища кого-нибудь из знакомых.
Зал суда был набит битком, и я какое-то время оглядывался, прежде чем заметил Моберга и Сандерсона, с важным видом стоявших в углу. Я кивнул им, и Моберг в ответ сложил в кружочек большой и указательный пальцы.
– Слава Богу, – выдохнул Сала. – Есть контакт.
– Это Сандерсон? – спросил Йемон.
– Похоже на то, – ответил я, не имея ни малейшего представления, что бы это значило.
– И что этот гад там делает? – поинтересовался Сала.
– Проклятье, могло быть куда хуже, – заметил я. – Нам чертовски повезло, что там вообще кто-то есть.
Прошел почти час, прежде чем объявили слушание нашего дела. Начальник говорил первым, и показания свои он давал на испанском. Сала, который отчасти понимал, что он болтает, всю дорогу бормотал:
– Вот лживый ублюдок… говорит, мы угрожали разгромить заведение…, накинулись на администратора… порвали счет… ударили полицейского… Господи Иисусе!, затеяли драку в участке… нет, это уже слишком! Нам конец!
Когда начальник закончил, Йемон попросил перевод его показаний, но судья не удостоил его вниманием.
Дальше давал показания администратор – потный, возбужденно жестикулировавший. Голос его поднимался почти до истерики, пока он махал руками, тряс кулаками и тыкал в нас пальцем так, словно мы только что вырезали всю его семью и ближайших знакомых.
Из того, что он сказал, мы ровным счетом ничего не поняли, но было очевидно, что все против нас. Когда, наконец, подошла наша очередь говорить, Йемон встал и потребовал перевод всех предыдущих показаний.
– Вы их слышали, – отозвался судья на превосходном английском.
Йемон объяснил, что никто из нас достаточно хорошо не знает испанского и не понял, что было сказано.
– Эти двое раньше говорили по-английски, – сказал он, указывая на полицейского и администратора. – Почему же они сейчас не могут?
Судья презрительно улыбнулся.
– Вы забываете, где находитесь, – заметил он. – Какое право вы имеете приезжать сюда и нарушать порядок, а потом еще требовать, чтобы мы говорили на вашем языке?
Я видел, что Йемон начинает выходить из себя, и жестом попросил Сандерсона что-нибудь предпринять. Тут я услышал, как Йемон говорит, что «ожидал бы лучшего обращения даже при Батисте».
В зале повисла мертвая тишина. Сверкающими от гнева глазами судья вперился в Йемона. У меня возникло чувство, будто над нами в опытных руках палача заносится топор.
Тут Сандерсон крикнул из своего угла:
– Баша честь, могу я вставить словечко? Судья перевел взгляд на него.
– Кто вы такой?
– Моя фамилия Сандерсон. Я из «Аделанте». Мужчина, которого я прежде никогда не видел, быстро подошел к судье и что-то шепнул ему на ухо. Судья кивнул, затем опять обратил взгляд на Сандерсона.
– Говорите, – разрешил он.
После диких разглагольствований полицейского и администратора голос Сандерсона зазвучал как-то странно.
– Эти люди – американские журналисты, – начал он. – Мистер Кемп связан с «Нью-Йорк Таймс», мистер Йемон представляет Американскую ассоциацию авторов книг о путешествиях, а мистер Сала работает для журнала «Лайф». – Он сделал паузу, и я задумался, что хорошего подобная чушь может принести. Чуть раньше наше признание себя янки-журналистами стало катастрофичным.
– Возможно, я ошибаюсь, – продолжил Сандерсон, – но все же думаю, что это заседание вышло несколько сумбурным, и мне бы не хотелось увидеть, как его результатом станет совершенно ненужная путаница. – Он взглянул на начальника, затем снова на судью.
– Господи, – прошептал Йемон. – Надеюсь, он знает, что делает.
Не сводя глаз с физиономии судьи, я кивнул. В тоне последнего замечания Сандерсона слышалось определенное предостережение, и у меня в голове мелькнуло, что он вполне может быть пьян. Насколько я понимал, Сандерсон должен был явиться сюда с какой-то вечеринки, где пил непрерывно чуть ли не с самого утра.
– Хорошо, мистер Сандерсон, – ровным голосом произнес судья. – Что вы предлагаете?
