– Я узнаю этот драндулет! – орал он. – В один прекрасный день я поймаю того, кто будет на нем кататься!
Я был уверен – если мы будем болтаться возле «Каса Кабронес», нас ждут новые неприятности. При мысли о еще одном избиении мне стало не по себе. Я прошел несколько сот футов в сторону бара, высматривая, не приближается ли кто-нибудь. Но бар был закрыт, а стоянка пуста.
По пути обратно к машине я заметил в кустах у дороги что-то красное. Это оказался мотороллер Йемона, накрытый пальмовыми листьями. Кто-то спрятал его, намереваясь забрать позднее.
Я позвал Йемона, и он выволок свой драндулет на дорогу. Ничего не пропало. Затем он подергал ногой педаль, и мотороллер превосходно завелся.
– Вот черт, – сказал Йемон. – Мне стоило бы посидеть здесь и подождать, пока та гнида за ним вернется. А потом малость ее удивить.
– Обязательно, – подхватил я. – После чего провести несколько лет в Ла-Принцесе. Идем – надо отсюда сматываться.
Сидя в своей машине, Сала принялся прикидывать стоимость новых шин и колес. От этого ему явно поплохело.
– Давайте чего-нибудь перекусим, – предложил Йемон. – Я зверски проголодался.
– Вы что, спятили? – возмутился Сала. – Я не могу оставить здесь машину – они ее совсем приговорят. – Он достал бумажник. – Вот, – сказал он Йемону. – Сгоняй на бензоколонку, позвони торговцу «фиатами» и скажи ему пусть пришлет четыре колеса. Здесь его домашний телефон – скажи, что это для мистера Лоттермана.
Йемон взял карточку и затарахтел прочь по дороге. Несколько минут спустя мы услышали, как он возвращается. Затем мы сидели еще час и ждали аварийную. К моему вящему изумлению, торговец «фиатами» железно выслал четыре колеса. Мы их смонтировали, Сала написал на квитанции фамилию Лоттермана, а потом мы подъехали к отелю «Лонг-Бич» позавтракать. Йемон последовал за нами на мотороллере.
В патио было так людно, что мы обосновались внутри, в закусочной. Повсюду сидели люди, которых я добрых лет десять тщательно избегал: нескладные женщины в трикотажных купальных костюмах, пузатые мужчины с безволосыми ногами, безжизненными взглядами и смущенными смешками – все как один американцы, и все ужасающе одинаковые. «Этих людей, – подумал я, – следовало бы держать дома, в Штатах, – запереть в подвале какого-нибудь „Икс-клуба“ и усмирять эротическими фильмами; если им потребуется отпуск, показать зарубежный видовой фильм; ну а если они по-прежнему будут недовольны, отправить их в пустыню и спустить на них бешеных псов».
Я волком на них смотрел, ожесточенно пытаясь запихнуть в себя гнусный завтрак, который поставила передо мной официантка, – склизкая яичница, жирный бекон и слабый американский кофе.
– Проклятье, – сказал я ей. – Это что угодно, только не «Недикс». А пуэрториканский кофе у вас есть?
Официантка помотала головой. Сала вышел и вернулся с номером «Майами Геральд».
– А мне здесь нравится, – с ухмылкой сказал он. – Мне очень нравится сидеть здесь, смотреть на пляж и думать о всех тех славных делах, которые я мог бы провернуть, будь у меня под рукой «люгер».
Я положил на стол два доллара и встал.
– Ты куда? – поинтересовался Йемон, поднимая взгляд из-за половинки газеты, которой с ним поделился Сала.
– Не знаю, – ответил я. – Наверное, к Сандерсону. Куда угодно – только бы от этого народа подальше.
Сала тоже поднял взгляд.
– Вы с Сандерсоном чертовски славные приятели, – с улыбкой сказал он.
Я слишком сосредоточился на уходе, чтобы обращать на Салу внимание, однако выбравшись на улицу, понял, что смысл его слов был оскорбительным. Я догадывался, что горечь проистекает из того, что сумма его залога оказалась намного больше моей. Черт с ним, подумал я. Сандерсон тут ни при чем.
Через несколько кварталов дальше по улице я зашел в кафе на открытом воздухе выпить пуэрториканского кофе. Там же я за семьдесят центов купил номер «Нью-Йорк Таймс». От газеты мне сильно полегчало. Она напомнила мне про большой знакомый мир, который занимался своим делом за горизонтом. Я заказал еще чашечку кофе, а когда уходил, взял с собой «Таймс», неся ее по улице, как драгоценный свиток мудрости, весомое заверение, что я еще не отрезан от той части мира, которая и впрямь была реальна.
До дома Сандерсона я добирался добрых полчаса, но путь лежал вдоль пляжа, и прогулка вышла замечательная. Сандерсона я обнаружил в саду – растянувшимся на пластиковой лежанке для принятия солнечных ванн. В раздетом виде он казался худощавее.
– Привет дебоширам, – бросил он. – Как тюрьма?
– Жуть, – сказал я.
– Ничего-ничего, – ободрил меня Сандерсон. – В другой раз будет куда хуже. Ты уже будешь известен.
Я уставился на него, раздумывая, что за извращенный юмор он на мне практикует.
Сандерсон приподнялся на локте и закурил сигарету.
– С чего все началось? – поинтересовался он. Я рассказал, стирая тут и там разные маловажные пункты, категорически отрицая все, что мне было известно об официальной версии.
Затем я откинулся на спинку кресла, оглядывая белый пляж, море и пальмы и думая, как же все-таки странно в таком вот местечке всерьез тревожиться о тюрьме. Казалось почти нереальным, что человек может приехать на Карибы и угодить в тюрьму за какой-то дурацкий проступок. Пуэрториканские тюрьмы существовали для пуэрториканцев – а не для американцев, которые все как один носили пестрые галстуки и
