– Если бы только ты видела, где мне приходилось спать, – сказал он, надавливая пальцем на низ глазного яблока, будто хотел продемонстрировать взгляд василиска. – Боже милостивый, Руфь, да это просто отель «Ритц»!
И он рассмеялся своим сумасшедшим пронзительным смехом, который я знала лучше, чем мне бы того хотелось.
Мы с Хамидом занялись проблемами семейства Амберсон. Кит Амберсон никак не мог завести машину, а его семья уже собралась ехать в Дорсет на праздники. Полно глаголов в сослагательном наклонении. Я слышала, как Людгер вышел из кухни и ходит по квартире.
– Людгер здесь надолго? – спросил Хамид. Было очевидно, что Людгер прочно засел в головах у нас обоих.
– Не думаю, – ответила я, понимая, что на самом деле мне следовало бы его кое о чем спросить.
– Ты говорила, будто думала, что он – мертв. Это был несчастный случай?
Я решила сказать Хамиду правду.
– Мне сообщили, что его якобы застрелила западногерманская полиция. А выяснилось, что ничего подобного не было.
– В него стреляла полиция? Он что – гангстер, преступник?
– Лучше назвать его радикалом. Вроде анархиста.
– А почему он остановился у тебя?
– Он уедет через пару дней, – соврала я.
– Ты пустила его, потому что он родственник отца Йохена?
– Так много вопросов, Хамид.
– Прощу прощения.
– Ну хорошо, я действительно позволила ему остаться здесь на пару дней, поскольку он родной дядя Йохена… Послушай, мы будем продолжать? Кит починит наконец свою машину? Что Киту для этого следовало бы сделать?
– Ты все еще любишь отца Йохена?
Я тупо посмотрела на Хамида. Взгляд его карих глаз был пылким и искренним. Раньше он никогда не задавал мне подобных вопросов.
– Нет, – ответила я. – Разумеется, нет. Я ушла от него почти два года назад. Поэтому я и привезла Йохена назад в Оксфорд.
– Хорошо, – сказал Хамид, улыбаясь с облегчением. – Мне нужно было знать.
– Почему?
– Потому что я пригласить тебя пообедать со мной. В ресторане.
Вероника согласилась забрать Йохена из садика и накормить ужином, а я поехала в Мидл-Эштон поговорить с матерью. Когда я приехала, она была в саду и, стоя на коленях, стригла траву большими ножницами. Мама принципиально отвергает газонокосилки; она их ненавидит и говорит, что газонокосилки символизируют смерть английского сада в том виде, в котором он существовал веками. Ланселоту Брауну[13] и Гилберту Уайту [14] газонокосилки были не нужны: в настоящем английском саду трава должна срезаться либо овцами, либо серпом – и поскольку серпа у мамы не было, да она и не умела им пользоваться, ее вполне устраивало раз в две недели опускаться на колени, чтобы стричь траву садовыми ножницами. Современный английский газон представлял из себя ужасный анахронизм – бритая полосами трава была безобразным изобретением нашего времени. И так далее, и так далее. Я уже наизусть знала все мамины аргументы и никогда даже и не думала возражать (я замечала, что для нее вполне нормальным было ездить по магазинам на машине, а не в двуколке, запряженной маленькой лошадкой, как это сделали бы в свое время Браун или старик Гилберт). Поэтому ее газон выглядел косматым и неухоженным, на нем было полно ромашек и других сорняков. При любой маломальской возможности мама важно заявляла, что именно так и должна выглядеть садовая лужайка у деревенского дома.
– Как твоя спина? – спросила я, глядя на нее сверху вниз.
– Сегодня немного лучше, но все равно я, наверное, попрошу тебя позже отвезти меня в кресле в паб.
Мы прошли в дом и сели в кухне. Она налила мне стакан вина, а себе – яблочного сока. Моя мать сроду не употребляла спиртного, разве что изредка маленький глоток хереса.
– Давай выкурим по сигаретке, – предложила она, и мы обе закурили, выпуская дым в стороны и болтая. Мы все время откладывали серьезный разговор, который был неизбежен.
– Ну, теперь немного расслабилась? – спросила она. – Было заметно, как ты напряжена. Почему ты не расскажешь мне, что с тобой происходит? Что-нибудь не в порядке у Йохена?
– Бог мой, нет. Все дело в тебе. В тебе и в «Еве Делекторской». Мне с этим трудно совладать, Сэл. Подумай, вдруг узнать такое – как гром среди ясного неба. Еще бы мне не переживать.
Она пожала плечами.
– Я прекрасно тебя понимаю. Ты пережила настоящий шок. Мне бы на твоем месте тоже было бы слегка неуютно.
Мне показалось, что мама как-то странно посмотрела на меня: холодно, расчетливо, как будто встретила впервые.
– На самом деле ты не веришь мне. Так ведь? Небось думаешь, я рехнулась?
– С чего это ты взяла? Да, конечно, я верю тебе – как не верить? Просто это тяжело принять, вот так сразу. Все вдруг переменилось, все, что я принимала как само собой разумеющееся всю свою жизнь, вдруг исчезло за секунду.
Я сделала паузу, подзадоривая саму себя.
– Давай, скажи что-нибудь по-русски.
Минуты две мама говорила по-русски; постепенно распаляясь, она грозила мне пальцем, тыкала им в меня.
Незнакомая речь полностью ошеломила меня, захватила врасплох. Мне стало нечем дышать.
– Боже мой, – сказала я. – А теперь переведи!
– Я говорила о том, что разочаровалась в своей дочери. В своей дочери, такой смышленой и упорной молодой женщине, которой достаточно было немного пораскинуть своими прекрасными мозгами, подумать логично над тем, что я ей рассказала, чтобы понять: я никогда бы не посмела так зло подшутить над ней. Вот и все.
Я допила свое вино.
– И что случилось потом? Ты поехала в Бельгию? Почему сейчас тебя зовут Сэлли Гилмартин? Что случилось с моим дедом, Сергеем, и твоей мачехой Ирэн?
Мама встала и, как мне показалось, почти с победоносным видом прошла к двери.
– Не все сразу. Постепенно узнаешь. Ты получишь ответ на любой вопрос, который захочешь задать. Я просто хочу, чтобы ты прочла мою историю внимательно – напряги свои мозги. У меня тоже будут вопросы к тебе. Множество вопросов. Есть такие вещи, которые даже я сама не понимаю…
Мне показалось, что эта мысль огорчила маму. Она умолкла и вышла из комнаты. Я налила себе еще стакан вина, но тут вспомнила, что я за рулем. Мать вернулась и вручила мне еще одну папку. Я почувствовала спазм раздражения: было понятно, что она делает это обдуманно, скармливая мне свою историю по частям, как сериал. Мама хотела, чтобы я привыкала постепенно, чтобы откровения растянулись по времени и не превратились в одно огромное эмоциональное потрясение. Она хотела сделать из них серию небольших толчков, при которых я могла бы устоять на цыпочках.
– Может, лучше отдашь мне все свои творения сразу? – спросила я, не в силах сдержать раздражение.
– Я постоянно шлифую их, – ответила она невозмутимо, – все время вношу небольшие поправки. Мне хочется сделать их как можно лучше.
– Когда ты написала все это?
– За последние год или два. Видишь, я продолжаю добавлять, вычеркивать, переписывать. Пытаюсь сделать так, чтобы можно было читать. Хочу, чтобы все было изложено логично и последовательно. Ты можешь подкорректировать, если хочешь. Из тебя писатель лучше, чем из меня.
