– Полгривны серебра даю, – рявкнул от руля Савва.
– Далековато, – продолжал бубнить Острожек, – глаз не вижу.
– А в морду не хошь?! – заорал озверевший десятник.
– Так бы и сказал, а то – милый, полгривны…
Сухо щелкнула тетива по кожаной рукавице. На палубе все замерли, не отрывая глаз от оставшейся лодки и сидящего на носу высокого человека в островерхой печенежьей шапке. Острожек шагнул назад, поднял корчагу с медом:
– Что-то в горле пересохло.
Человек в шапке внезапно вскинул руки к лицу, поднялся во весь рост, зашатался. Будто белый цветок вдруг расцвел у него на лице – стрела Острожка с лебяжьим оперением ударила точно в глаз. Медленно, словно нехотя, он склонился вперед и выпал из лодки, будто куль с зерном. Гребцы побросали весла, пытаясь выловить из воды тело.
– Вдарь-ка, ребята, – скомандовал Копыто.
Защелкали тетивы на луках дружинников. Вокруг остановившейся лодки замелькали стрелы, еще один ворог вскрикнул: стрела пронзила ему шею насквозь. Остальные, похватав весла, стали суетливо разворачивать лодку к берегу.
– Пусть бегут, – проворчал Савва, – до берега не догнать, а там их, верно, лошади поджидают.
Он переложил руль, направляя ладью к перевернутой лодке. На опустевшей воде ее позеленевшее днище казалось брюхом сдохшего от старости огромного осетра или сома. Невзора нигде не было.
– Жалко, коли утоп. – Копыто напряженно всматривался в воду. – Ох, лихой парень!
Внезапно над бортом ладьи возникли руки, уцепились за край, показалась голова бывшего дружинника все в той же круглой шапке. Он подтянулся, перевалился через борт и без сил приник к доскам. Середин бросился к нему:
– Живой?
Вода ручьями стекала с одежды Невзора, шапка облепила голову, мокрые усы повисли, как у сома. Его окружили дружинники, хлопали по плечам, качали головами, восхищаясь невиданной сноровкой. Вперед протолкался Копыто с чашей меда:
– Ну-ка, выпей для сугреву.
Невзор залпом опорожнил чашу и, отдуваясь, отдал ее обратно. Скупая улыбка тронула его губы.
– Так я не замерз, но все равно – спасибо.
– Олег, подмени, – попросил от руля кормщик.
Середин прошел на корму. Савва подскочил к Невзору, схватил за плечи.
– У-у, вражина! Как это ты исхитрился? Я думал: все, конец тебе, – а ты, ну, чисто чудо-юдо кит морской! Видали? – обернулся он к дружинникам. – Один всех злыдней вырезал!
– Одного и я достал, – ревниво буркнул Острожек.
– Молодец, – кивнул Савва, – полгривны обещал – будет.
– Вот и погуляем.
Невзор сунул руку за пазуху, вытащил что-то и протянул кормщику.
– Ты гадал, кто тебя подстерег. Вот, гляди, – на ладони лежали, спутавшись цепочками, золотые и серебряные нательные крестики. Невзор криво усмехнулся: – На печенега совсем не похоже, да? И орали они по-ромейски.
Савва поковырялся пальцем в кучке крестов, покачал головой.
– Дознались, все-таки, – почти прошептал он. – Ну, ничего. Теперь-то мы дома, считай. Ты бы одежу снял да обсушиться повесил. И шапку. Что она у тебя, гвоздем прибита? Продует на ветру.
Невзор помрачнел.
– Так высохнет.
Город открылся внезапно. Лесистые берега мешали разглядеть, что там, за поворотом реки, но когда ветер и течение вынесли ладью на стремнину, впереди открылась панорама Киева. На холмах, за насыпными валами, за мощными стенами из вековых дубов, толпились двух-, а то и трехэтажные дома, возвышались терема над воротами. Приземистые каменные башни охраняли распахнутые ворота, в которые вливались видимые даже отсюда телеги, повозки, конный и пеший люд: окрестные села везли на многочисленные рынки зерно, муку, кур, гусей, мясные туши. Гнали целые стада коров, телят, овец; везли корзинами, возами свежую рыбу, битую дичь, лесные ягоды, мед.
Днепр подходил к стенам почти вплотную, огибал город и уходил дальше, к верховьям, чтобы разделиться на несколько рек, разрезать дремучие леса и поля множеством речушек и ручьев, опутавших своими протоками бескрайние южнорусские земли. Пригородные селения тонули в садах; ветряки, подгоняемые свежим ветром, дробили, мололи рожь, гречку. По водной глади сновали ялики, долбленые лодки; белые паруса кочей, ушкуек и ладей казались севшими на воду чайками. Лето в верховьях Днепра выдалось дождливое, броды не пройти ни пешему, ни конному, и на переправе с левого берега толпились телеги, ожидая своей очереди доставить товары в стольный град.
Левыми бортами разминулись с встречной ладьей с головой русалки на носу. Судно шло на веслах, против ветра, умелый кормчий выбрал сильное течение под берегом и теперь огибал знакомые мели и торчащие из воды коряжины. Проходя мимо, поднял руку, приветствуя. Савва махнул в ответ.
– Дошли, слава тебе, господи, – перекрестился он.
Середин покосился на кормчего.
– Слышал я, здешний князь за веру Христову народец гоняет.
– Теперь полегче стало, – пожал плечами тот, – а раньше – да, было дело. Как на княжение сел, лютовал здорово. Попов, что греческих, что римских, разогнал. Капище новое построил, все боги там были. Почитай, со всех земель собрали, но во главе – Перун. Голова серебряная, усы вызолочены. Как поход – так жертвы приносили. После победы тоже, само собой, благодарили, значит. Сейчас, вроде, поуспокоился князь. Да и то сказать: купцы, ратники, что в Царьграде пожили, через одного Христа приняли. Всех гнать – с кем останешься?
Парус заполоскал, и команда споро спустила полотнище, взялась за весла. Савва пригляделся, приставив ладонь козырьком к глазам, высмотрел свободную пристань и налег на рулевое весло, поворачивая ладью. На берегу, узнав ладью, засуетились: сорвался и погнал к воротам конный дружинник, один из тех, что слонялись по пристани в ожидании заморских купцов – товар проверять. Еще за здоровьем приезжих следили. Больных из чужедальних земель стражники оставляли на судах вплоть до выздоровления или смерти. Слишком уж часто приезжие заносили в город всякую заразу.
Ладья подошла к пристани, Савва ловко развернул судно, приставая бортом к сырым доскам причала. С носа и кормы кинули канаты, их подхватили крепкие руки и, увязав вокруг вбитых толстых бревен, прижали корабль к пристани. Скинули сходни. Первым не спеша сошел кормчий, следом дружинники. Ведун и Невзор задержались на борту: надо было еще решить, зайти в город или сразу двигаться дальше. У десятника среди воинов на берегу нашлись знакомые. Его обступили, расспрашивая о плавании, о новостях из далеких земель. Савва, коротко переговорив со старшим дружинником, обернулся и поманил Середина с Невзором.
– Ну что, ребята. Служба ваша закончилась. Хотя, если желание есть – я замолвлю словечко насчет княжеской дружины. Парни вы битые, знающие, возьмут с радостью.
Невзор равнодушно отвернулся, Олег пожал плечами.
– И рады бы, да дела не сделаны. Может, позже.
– Смотрите… – Савва поморщился: кому приятно выслушивать отказ на, казалось бы, заманчивое предложение, – Вересень я еще здесь буду, а к Листопаду уже снова к морю подамся. Вас взял бы.
Середин вздохнул. Интересно было бы, конечно, посмотреть на Херсонес, побывать в Суроже. Старинные города, построенные в незапамятные времена, древняя история: греки, римляне. Даже, кажется, финикийцы.
– Если успеем – пойдем с тобой, – он оглянулся на Невзора, – за себя ручаюсь.
– Ну, вот и добро. – Савва стукнул его в плечо, шагнул к Невзору, обнял, похлопал по спине. – Спасибо, брат. Кабы не ты, плавать нам кверху брюхом, как дохлой рыбе.
Ему подвели коня; Копыто уже сидел в седле, горячил мерина. Кормщик уверенно взлетел в седло, но замешкался, ловя ногой стремя. Дружинники заржали.