берегу.
Заходящее солнце золотило стволы сосен. Лес, прошитый его лучами, казался прозрачным, солнце гасло в его глубине, словно в воде на середине реки. Собрали принесенный рекой плавник – вымытые до белизны ветки и стволы небольших деревьев, – разложили на песке костер, расстелили холстину. Допив остатки меда, навалились на еду.
– Завтра, если не встретим людей, придется рыбу ловить, – сказал Олег, – хотя в лесу, конечно, живность водится, но лука нет, да и не мастак я с луком охотиться.
После целого дня управления тяжелой лодкой ныли плечи, болела поясница. На ладонях у Невзора вздулись мозоли от веревки, заменявшей шкот.
– Зайца или подсвинка поймать не вопрос, – ответил Невзор. Он развалился на песке, раскинул руки. – Как думаешь, сколько прошли?
По прикидкам Середина, они покрыли на лодке километров двадцать. Могли бы больше, но много времени потеряли, приспосабливаясь к управлению долбленкой.
– Пешком прошли бы меньше, – успокоил он Невзора. – Ты лучше скажи, точно знаешь, где сестру колдуна искать, или плутать будем?
– Вот, после впадения Словечны еще три дня пути, там справа будет речка Птичь, а еще через день по левой руке Уборть вольется. По ней нам до веси, что с бортничества и охоты кормится. Называется, вроде, Змеешка. Там, на озерах, как мне говорили, и живет теперь Велена.
– Занесло ее.
– От людей хоронилась. Совестно за брата стало, да и народ мог не простить. Сам знаешь, как в деревнях: чуть корова у кого занеможет – давай виноватого искать. А про то, как брат ее со мной да с Малушей поступил, далеко разнеслось. Она, правда, раньше ушла. Как поняла, что не сложится у нее со мной. От любви своей сбежала.
– А что, симпатичная? – заинтересовался Олег.
– Кто, Велена? Красивая девка, – равнодушно сказал Невзор, – волос золотой, бела да румяна, что твое яблоко. Глаза зеленые; то прозрачные, то как омут темные, глубокие. Иной раз как взглянет – аж страх пробирает. Это если что ей поперек скажешь. С норовом девка. Моя Малуша не такая… – Невзор закинул руки за голову, взгляд его, скользящий по догорающему закатом небу сделался мечтательным. – Моя ласковая да неперечливая. Тихая, добрая. Молчит, в глаза смотрит – и внутри все плывет, как лед по весне. – Он рывком сел, обхватил колени. – Я тому колдуну… ох, только бы добраться до него!
– И до него доберемся, куда он денется. – Середин помолчал, вспоминая прошлогодний разговор с Вороном. Мог ли этот странный колдун оказаться тем, что вылез из арийского храма? Вряд ли… Откуда бы тогда у него сестра появилась? Хотя, конечно, проверить не помешает… – Скажи, ты родителей своих хорошо помнишь?
– Отца совсем не помню – мне едва две весны минуло, как сгинул он. Это еще при Святославе было, до того, как он Хазарию разорил. А мать – так, смутно, как сквозь воду. Руки помню, мягкие, добрые, песни грустные, а лицо – как в тумане. А почему ты спросил?
– Да так. Интересный ты мужик. Судьба непростая.
– Приютили соседи, поклон им за то низкий. Да сам знаешь, чужой сирота – то не своя кровинушка. Коли год недородный, лишний кусок все едино своему отдадут, одежу тоже своим получше справят. Сгинул бы, верно, да повезло: дядька Часлав нашел. Хозяйства, правда, не собрал. Соседи растащили. Дядька, помню, полдеревни высек, да людям не объяснишь хоть словом, хоть плеткой.
– Слушай, ты когда к вражеской лодке поплыл, что подумал? Там, все-таки, дюжина, а то и побольше народу было. Все при мечах. А ну, как не одолел бы? Сам бы сгинул и Малуше не помог.
Невзор нахмурился, вспоминая.
– Сам не пойму, – наконец признался он, – будто торкнуло что внутри, глаза застило. Даже и не вспомню, как я их побил. Слышал я, в северных землях есть такие воины: в битвах себя не помнят. Своих порубить могут, если под руку подвернутся. Накатило что-то на меня, как волной накрыло. Туман красный, только глотки вижу, которые рвать надо, и все.
– Есть такие воины, – согласился Олег, – это берсерки. Перед битвой иной раз мухоморы жрут, чтобы в дикое состояние прийти. Может, и ты…
– Не ел я ничего. Даже и не знал про это. В дружине Часлава не последний был, но чтобы так… – Невзор пожал плечами.
– Ладно, и с этим разберемся. – Ведун расстелил овчину, накрылся: с реки тянуло прохладой. – Давай спать. Пораньше выйдем – подальше пройдем.
– Спи, – кивнул дружинник, – я посижу еще.
Он, казалось, совсем не замечал ночной сырости; распахнутая кожаная куртка открывала мускулистую грудь, крепкие руки спокойно лежали на коленях.
Чуть свет они выгребли на середину реки. Ветер был слабый, но дул почти точно в корму – левентик. Олег велел Невзору отпустить шкот, чтобы парус встал перпендикулярно движению. Лодка постепенно набрала ход, вода запенилась за кормой, оставляя белый след. К полудню пристали к берегу возле деревни в пяток изб. Пообедали квасом и пареным горохом с топленым маслом. Местный мужик предупредил их, что на два дня пути вдоль реки никто не живет – уж очень берега топкие, – и Олег сторговал у него козленка да пару запеченных куриц. Невзор связал козленку ноги, отнес в лодку.
К вечеру лес по берегам сменился: сосны сначала отступили вглубь леса, а потом и вовсе исчезли. Вдоль воды потянулись заросли камыша и осоки, деревья стояли за ними сплошной бурой стеной, наполовину сгнившие, цеплявшиеся друг за друга сухими ветками. Преобладали ели, осины, кустарник местами спускался к самой воде, образуя непроходимые заросли. Завалившиеся с берега деревья напоминали утопленников, тянущих к небу мертвые руки. Погода испортилась, небо затянуло серой пеленой, стал накрапывать дождь. Намокший парус обвис и опал, словно сдувшийся воздушный шарик. Олег опустил его, передал Невзору весло.
Лодка вломилась в камыши, подминая под себя зеленые шуршащие стебли, продвинулась вглубь зарослей. Ведун приподнялся, пытаясь разглядеть, есть ли куда пристать. Вплотную к берегу подходило кочковатое болото с побуревшей травой, гнилыми корягами и зеленой, зацветшей водой. Они продвинули лодку еще глубже, чтобы ночью не вынесло в реку, пополам съели курицу, запили водой и, кое-как разместившись, улеглись в лодке.
Шумел под ветром камыш, с болота доносились неясные звуки: то ли трясина булькала, то ли животное увязло и отчаянно билось, пытаясь спастись из смертельных объятий. Облака неслись по небу, изредка открывая далекие звезды. «Хорошо, хоть дождь перестал», – подумал Середин, прежде чем провалился в сон.
Ветер с утра дул порывами, менял направление, и обучение Невзора искусству управляться с лодкой пришлось отложить. На реке поднялась волна, ветер налетал то с кормы, то с бортов, и Середину приходилось то и дело менять галсы. Зато лодка летела, вспенивая воду, немного накренясь в подветренную сторону, и бывший дружинник, видя такое заметное продвижение к цели, то и дело свистел да по-разбойничьи гикал, подмигивая Олегу. Козленок отчаянно блеял, мотая головой всякий раз, когда на него попадали брызги.
Давно уже миновали впадение в Припять Словечны: маленькая речушка прошла по левому борту, почти скрытая нависшим над водой кустарником и зарослями камыша. Болота кончились, и вдоль реки теперь стояли дубравы с вкраплениями яворов и светлыми островками берез. Иной раз вплотную к реке подходили сжатые нивы, за которыми в отдалении виднелись селения. Мужики, по горло в воде, тянули сети, кричали, видя проплывающую долбленку с косым парусом, махали вслед руками. Несколько раз путешественники уступали дорогу встречным ладьям, шедшим на веслах.
На ночевку встали, причалив к пологому, поросшему мягкой травой, берегу. Дубовый лес почти подступал к воде, отгородившись зарослями орешника, молодыми яворами и березками. Невзор выволок на берег козленка.
– Ну, что, зарежем крикуна?
– Давай, – согласился Олег, занявшись разведением костра.
Козленок только раз успел мекнуть до того, как опытная рука взрезала ему горло. Невзор со знанием
