напором чудовища – останки свирепых сарматов, некогда разметавших скифское государство, несколько веков державших в страхе Великий Рим, они не могли дрогнуть. Приказ, поднявший древних мертвецов из могилы, гнал их вперед, заставляя уничтожать любого, вставшего на пути. Уничтожить – или пасть прахом, освобожденным от душ лютых воинов и уже неподвластным чарам. И злая воля гнала их, заставляла рубить, колоть, бросаться с коней в безнадежной попытке остановить воина-оборотня.
– Мужики, бей костлявых! – хриплый, задыхающийся вопль Крота покрыл шум схватки.
С дворов, перескакивая через плетни, бежали с топорами, с косами, даже просто с кольями и оглоблями выглянувшие на шум схватки селяне. Сарматы не успели встретить их стрелами, и колья, кроша кости, обрушились на коней, топоры добивали упавших, ломали ребра, сносили черепа, перешибали позвонки.
Бой сместился к лежавшему на земле Середину, перед лицом замелькали лапти, копыта. Рядом со стуком брякнулся скелет всадника, удар топора тут же раскрошил ему череп.
Стиснув зубы, Олег взялся за дротик двумя руками, поднатужился, качнул из стороны в сторону, отплевываясь от взлетавшей над дорогой пыли и песка, рванул, выдирая из утоптанной земли.
– Есть, пошло! – и в этот момент широкое, неподкованное копыто бухнуло ему в лоб, выбивая искры из глаз и унося сознание…
Голоса, голоса… То стихают, будто удаляясь, то приближаются. Ему почудился знакомый, но почему-то шепелявящий голос. Олег попытался открыть глаза.
– …да выдерни ты эту заразу, ишь, истыкали парня, чисто еж стал…
– Какой еф, фего мелефь? Пара дырок вфего, да копытом в лоб трефнули…
В плече взорвалась боль, заплясали радужные круги в глазах, но он смог удержать себя на грани беспамятства.
– …тихо, тихо, уфе вфе. Теперь фтрелу. Ага, эт хорофо, фто навылет профла. Да наконефник фломай, дубина…
– Дай-ка я, – сказал еще один знакомый голос, – подержите его.
Середина схватили за руки. Он все-таки не выдержал, зашипел, когда из бедра потащили стрелу.
– Несите в дом. – Середин узнал голос Невзора и открыл глаза.
– Погоди… погоди…
Над ним склонилось странное, без бровей, ресниц и усов, голое лицо. Только глаза узнаваемы: еще теплятся в них огоньки ярости.
– Невзор?
– Я это, я. Что, не узнал? – Невзор провел ладонью по голому лицу. – Обгорел малость, не рассчитал. Уж очень яро полыхнул огонь греческий.
– Все кости собрать, – прошептал Середин, ловя его руку, – все, до единой. Сжечь… все сжечь, а прах – в реку. Проследи сам.
– Ладно, все сделаю, ты лежи.
Олег поманил Невзора пальцами к себе поближе. Тот склонился.
– Ингольф?
– Ушел, гад.
– Тогда не медли. Спалите кости и торопись к Малуше своей. Выручай ее, не то он первый успеет, и тогда уж все… Век ей волчицей жить. – Середин пожал ему руку и в лучших традициях Голливуда откинулся, как бы впадая в беспамятство.
Мужики положили ведуна на две скрещенные жерди и понесли к дому. Сам Крот шел сзади, стряхивал кровь с усов, щупал пальцами распухшие лепешками губы и ругался на чем свет стоит.
– Вот ведь дуфегуб, прямо в морду черепуфкой фаехал…
Середин смотрел на светлеющее небо – близилось утро. Звезды бледнели, прощаясь до следующей ночи, туман оседал, растворялся, прятался в землю. Перед глазами маячила спина мужика в разодранной рубахе. Мужик то и дело оборачивался, подмигивал Олегу, кивал: мол, не тужи, выходим, отмолим тебя.
Послышались женские голоса. Середин увидел над собой лицо старостихи. Она приподняла ему ворот рубашки, взглянула на рану:
– Заживет, как новый будешь.
– Ты тут не мефайфя под ногами. Давай, полотно готовь, девки пуфть воду греют. А мне медку бы надо – вифь, фубы рафтерял.
– Тебе только бы медку! Вот обиходим парня, тогда и получишь, – отрезала женщина.
Олега внесли в горницу, положили на лавку. Жена и дочери крестьянина разрезали его рубаху и штаны, приложили отвары из трав, перевязали чистым полотном прошитое стрелой бедро, плечо и рваную рану на левой руке.
– Ничего, кости целы, мясо нарастет, – приговаривала старостиха.
День прошел в полузабытьи. Под вечер пришел Невзор – попрощаться. Долго сидел возле Середина, неловко молчал, наконец осторожно пожал ему руку.
– Пойду, пожалуй. А то как бы и впрямь колдун не упредил. Ты поправляйся, а я приеду. Может, с Малушей и приеду. А навьи кости мы пожгли, и хозяйство кузнецово спалили. – Он встал, потоптался у двери. – Спасибо тебе.
Середин махнул рукой.
– Иди. Тебе тоже спасибо. Может, свидимся еще.
Невзор ушел. Ведун лежал, укрытый до подбородка теплой овчиной. Его то бросало в жар, то трясло в ознобе. Плечо горело, бедро дергало непрекращающейся болью. Заглянул хмельной мужик, вытер ему полотном взмокший лоб, улыбнулся, щерясь выбитыми передними зубами.
– Положили костлявых! Всех до единого. – Староста уже пообвыкся с отсутствием зубов и шепелявил гораздо меньше. – Мужики подоспели, ага. – Он наклонился к Олегу, дыша в лицо перегаром. – А Невзор-то, а! Кто ж он таков? Как пошел шкелеты метать: сюда голова, сюда руки-ноги… о-о! А уж скакал, чисто барс. Прям как сиганет – коня со шкелетом наземь валит, и кости рвет, грызет, ага! Меду хошь?
– Нет, не надо, – прошептал Середин. – Торбу мою принеси. Травы там у меня. И жену позови – расскажу, как заварить. А то ведь и помереть недолго.
– Что ты, что ты, – замахал руками Крот, – помрет он! И не думай! Если б не вы с Невзором… Добрава! – заорал он, обернувшись к дверям. – Добрава, иде ты есть, гость помирать собрался!
– Чего орешь? – скользнула в горницу жена, накидывая на плечи платок. – Малые спят уже.
– Ну-ка, неси его торбу.
– Да вот она, под лавкой. – Добрава наклонилась, вытянула котомку. – Чего с ней делать?
– Я тебе расскажу, только не перепутай, слышишь? – прошептал Середин.
Женщина развязала тесемки, присела на лавку и стала доставать свертки и мешочки, складывать себе на колени. Крот суетился вокруг, пытаясь помочь, пока она не шуганула его из избы.
Крестьянин вышел на двор. По улице пылили березовыми метлами бабы – староста велел промести всю дорогу, да песок в реку покидать, чтобы и малой косточки от врагов не осталось. Возле плетня стояли селяне; увидев старосту, все разом замолчали. Крот подошел к ним. Мужики смотрели с ожиданием, дышали медом, брагой – сегодня вся деревня гуляла по поводу избавления от погибели.
– Ну, что там?
– Плох ведун, – проворчал староста, хмурясь, – говорит: помру.
Мужики загудели встревоженно.
– Да нешто не вытянем, а? Надобно к знахарю в Чернигов посылать. Там, сказывают, лучший.
– Не, лучшие в Муроме, туда слать надоть.
– Свои травы у него есть, – попытался успокоить земляков староста. – Умен, ведун. Сам знает, что делать надобно. И воще, востер, как ни смотри. Я вот давеча как очухался, из избы выскочил, – гляжу, а за плетнем, – он выпучил глаза, будто все еще удивляясь увиденному, – прям смерть сама с собой бьется! Шкелеты, да на лошадиных шкелетах, а посередке – ведун, и не видать его почти, как ветром его носит, только кости летят, да сабля звенит! А потом вижу – отбежали злыдни, да стрелами его, а он – вжик сабелькой и отбил все стрелы, вот сдохнуть мне, если вру! Да со спины его достали! Ну, думаю, выручать надо – за нас парень живот кладет. – Крот приосанился. – Вот, меч я мой верный выхватил… – Он хлопнул по боку, огляделся. – Иде мой меч?
