нее вышла стройная девушка в черном пальто. Бледное, очень серьезное лицо, черные блестящие волосы, постри-женные наподобие шлема, необычайно красивые ноги…
Да ведь это же Лена! Ну да, Лена, конструктор верхней одежды, о которой он разрабатывал прошлогоднюю коллекцию демисезонных пальто. Как часто Виктор советовался о ней в те кипучие месяцы примерок, прогонов, показов, сколько интересных идей они вдвоем воплотили… Умная девушка, что и гово- рить, классный специалист. Самохвалов, помнится, вое время звучал, разви-вал перед ней свои глобальные творческие концепции, а она больше молчала, слушала. А однажды пришла в новом пальто, которое сшила сама, и попроси-ла, чтобы он оценил. И Самохвалов придирчиво сощурился, долго разгляды-вал обнову со всех сторон и резонно заключил: «Чистой воды Карден!»
Та самая Лена… Прическу только изменила. А серьезность на бледном лице все та же. И пальто то же самое, черное, безукоризненно облегающее, с одной единственной пуговицей у ворота.. Как же он не узнал его на вче-рашней призрачной гостье! А саму Лену разглядел только сейчас… Оказы-вается, у запаренных текучкой конструкторов одежды бывают фигуры, о которых долговязые нескладехи-манекенщицы могут только мечтать.
И этой импозантной умнице Лене он, Самохвалов, снится по ночам…
Он рывком пригладил короткий /под Зайцева/ ежик волос, вышел из укрытия на лестничной клетке и шагнул навстречу девушке:
– Лена, привет, давненько не видались, – выговорил как можно более легко и непринужденно, – все хочу к тебе заглянуть, да замотался и не знаю, в какой ты сейчас мастерской…
– Здравствуй, Витя, – она смутилась, отвела глаза. Но потом пересили-ла себя и задумчиво проговорила, – конечно, тебе некогда, ты ведь теперь знаменитость: интервью для прессы, закрытые показы…
– Да, я очень занят и жалею, что так давно не видел тебя, – веско внес яс-ность Самохвалов, – тебя, такую сногсшибательную в твоем улетном пальтиш-ке от Кардена! Если не возражаешь, можем вместе отпраздновать Новый год.
Не возражаю, после минутного раздумья кивнула Лена, не ведавшая о самохваловских прозрениях. Она улыбнулась, впервые за все время их знакомства. И мгновенно стала другой. Задорно-кокетливой, удивительно похожей на вчерашнюю гостью…
Дарья Булатникова / БЕЛЯК
БЕЛЯК, СВОЛОЧЬ, ОПЯТЬ ПРИШЕЛ НОЧЬЮ СО СВОИМ обычным.
Отдай ноги, – требовал он, – отдай мои ноги…
Павлушка проснулся в поту. Сквозь дыру в брезенте палат-ки светили три звезды, храпели и что-то бормотали во сне красноармейцы, пахло потными, давно немытыми телами, портянками и дегтем. Стараясь ни на кого не наступить, он выбрался наружу, ссл в траву, чувствуя босыми ногами листья и стебли, глубоко вдохнул. Теперь запахи были полынь, чабрец и дым от почти потух-шего костра. Около углей кемарил часовой Вакулин, тощий парнишка, любитель жевать сосновую смолу. Как где сосенка встретится, Вакулин тут же лезет искать желтые потеки и в рот их. Говорит полезно. Павлушка однажды попробовал, больше пе стал горькая.
Обратно к своим не хотелось, тем более что вот-вот опять должно на-чаться, накатить. И что лучше лечь навзничь или обхватить колени и уткнуться в них носом? Додумать красноармеец Пеструхип пе успел опрокинулось на него степное звездное небо, придавило. Крошечной пушинкой закружился Павлушка в бесконечности и открыл глаза уже в знакомом серебристом марево.
Из него проступил сияющий огнями и белизной колопп зал, замель-кали танцующие пары, заиграла музыка. Дядька, похожий на запечного сверчка, лихо размахивал палочкой, поглядывая через плечо. Ну вот, на этот раз… бал. Пришедшее из ниоткуда чужое слово.
Что же вы, Мишель, замерли? послышался насмешливый голос, и из-за его плеча появилась темноволосая головка. Павлушка четко и близко увидел розовый пробор, завитки на шсс и крошечную коричне-вую родинку под ними»а округлом розовом позвопке. Пахнуло теп-лым ароматом, словно с летнего луга.
– Мари, – сказал он. – Простите, милая, что-то… мне не по себе.
Девушка обернулась встревоженно. И опять близко глаза-ви-шепки и озабоченно пахмурепцые брови. Сердце сладко дрогнуло.
– Пойдемте, пойдемте же, уже безо всякой насмешки произнесла она и потянула сго к обитым блестящей тканью табуреткам. – Вот, на бапкетку садитесь. Ох, Мишель, вы все чаще меня пугаете. Надо бы вас к доктору Шварцу отвести, сами ведь не пойдете. Не пойдете?
– Не пойду, – качнул головой Павлушка.
За нскоторос время, прошсдшес с первого наваждения, он ужс как-то пообвыкся. А в первый-то раз ох и испугался. Тогда это днем прик-лючилось, думал солнце в голову ударило. Особенно непривычно было к большему телу привыкать, свое-то коренастое, невысокое. А тут-словно на приступочке стоишь, того и гляди свалишься. Но потом ни-чего, приспособился, в зеркалах обличье разглядел и понял тот са-мый беляк, чьи сапоги ему достались. Он тогда успел лицо убитого уви-деть, когда с оторванных снарядом ног хромовую обувку стаскивал. Они так и лежали – беляк отдельно, а ноги, в припорошенных пылью сапогах отдельно. Взводный кивнул: бери, мол, красноармеец Пест-рухин, хватит в худых ботинках с обмотками щеголять.
А теперь Павлушка и сам уже не знал, может, стоило после того, пер-вого раза выкинуть те лишайные сапоги или обменять на новые ботин-ки. Стоило или нет? Но если бы он сделал это, то больше никогда не увидел Мари.
– Мари, – произнес он. – Мари…
Поначалу трудно ему давалось это имя чужое, непривычное. Сей-час же само с губ слетает.
– Да, Мишель? – склонилась к нему гибкая тонкая фигура в белом.
Только сейчас он обратил внимание на то, что все вокруг были в бе-лых нарядах. Белые платья на женщинах, белые штаны и пиджаки на мужчинах. И что за прихоть такая у бар – то одно, то другое учудят. А ещё кое-кто был в масках – тоже белых, да ещё с перьями и бусинами. Только музыканты в черном, словно черти посреди рая.
Павлушка глянул на свой рукав – белый обшлаг с блестящим отво-ротом. И вроде бы, за него бумажка какая-то засунута. Дождавшись, пока девушка рядом на что-то отвлечется, он достал бумажку и с тру-дом прочел крупные буквы: «Ах ты, сволочь!». Было непонятно, то ли прознал этот самый Мишель, что кто-то его телом пользуется, и таким вот макаром дал об этом знать, то ли писали ещё кому-то… Может, Ми-шелю?
Подумать над этим ему не удалось.
– Князь, князь! – подлетела к ним дамочка в белых буклях, с кото-рых сыпалась сверкающая мука: – Как вы, князь? Говорят, с вами об-морок в Английском клубе случился? Вот, специально для вас.
– Что это? – изумился Павлушка, разглядывая хрустальный пузы-рек.
– Пустяк – нюхательная соль. Как закружится в следующий раз го-лова, так вы пробочку отверните и понюхайте, мон шер. Ах, ах, бедняж-ка… И не вздумайте вставать, – она легонько прихватила его за плечо, хотя Павлушка вставать и не собирался.
Бледность вам, право, к лицу, восхитилась дамочка и порхнула прочь, провожаемая злым взглядом Мари.
– Ну что за назойливость, – топнула ногой в белой туфельке девуш-ка. – Нельзя же, право слово, так откровенно на шею вешаться.
Павлушка улыбнулся так приятно была её ревность.
Потом поднялся и взял Мари под локоток.
– Будем танцевать? – сразу встрепенулась она. Но красноармеец Пеструхин танцевать не рискнул. Чужие ноги все еще плохо слушались его, не хотели подчиняться. Хотя, казалось бы, что за ерунда знай се-бе, переступай, кружись. Ишь, как ловко все вокруг пляшут.
