спокойно, только ещс собирались спросить.
Наконец Донату не выдержал пытки ожиданием и сам спросил комиссара:
— А что мне положено за старика де Луа?
Родригу пристально посмотрел на Донату, который сам уже был, почитай, стариком, который до недавнего времени был заносчивым и толстым, но теперь будто весь обвис, и сказал:
— Да ничего. Срок давности вышел. Можешь гулять на свободе.
И Донату, который приготовился бороться, защищаться, отрицать свою вину, доказывать, что де Луа был отъявленным мерзавцем, что он просто вынудил его поднять на себя руку, вдруг оказался не у дел. От него никому ничего было не нужно. Всем было наплевать, убивал он или не убивал…
— И что же, я могу идти? — спросил Донату.
— Иди, — равнодушно отпустил его Родригу. И Донату побрел к себе в дом. Он был раздавлен.
Нет, он ни в чем не раскаялся. И если бы его посадили на долгий срок, он бы тут же стал воевать и, наверное, постарался сбежать. Преследуй его кто-нибудь, он бы яростно защищался, но теперь его жизнь поблекла и утратила смысл. Все ему опротивело. В том, что его освободили, была какая-то нечестность. Как ни крути, но его преступление было самым значительным событием его жизни. И в том, что событие это словно бы вычеркнули, не придав ему никакого значения, было что-то невыносимо обидное, оскорбительное, несправедливое. Донату просидел в тюрьме не больше недели. Попал он туда готовым постоять за себя хищником, а брел домой дряблым стариком.
Однако это был лишь короткий миг слабости. Хищник он и есть хищник. Стоило Донату попасть к себе в дом, как он тут же понял, что ему есть за что бороться и что отстаивать. Деньги! Его хотели лишить денег! Но без денег нет и жизни! И он новее не собирался отдавать этим вонючим рыбакам свои деньги! Донату тут же принялся собираться. Намерения его не изменились — он должен уехать подальше от этого паршивого городишки. Уехать богатым человеком и зажить спокойной, обеспеченной жизнью. А здесь у него не должно остаться никаких зацепок, никаких хвостов.
Забирая из сейфа ценные бумаги, купюры, чековую книжку, Донату наткнулся на свой пистолет. Ага! И он ему пригодится. Кстати, напоследок нужно рассчитаться с Маруджу, единственным, кто может свидетельствовать против него в деле о поджоге. Донату запомнил калеке трепливый, длинный язык. Распустил его под пьяную лавочку, мерзавец, разболтал, что потопил лодку Флориану! И еще вдобавок его, Донату, назвал! Конечно, сам и поплатился за болтовню. Рыбаки в поселке потом гнали его от себя, будто чумную собаку! Но тем легче будет расправиться Донату с этим отщепенцем. Исчезнет, и никаких концов, за которые можно будет выдернуть Донату из его райской жизни!
Тоньу, узнав, что Донату отпустили из тюрьмы, по переставал следить за своим отчимом-убийцей. Правосудие могло простить вину за давностью лет, но сын не в силах был смириться с убийством отца. И Тоньу не сомневался, что преступник всегда готов на новое преступление.
По приезде в Понтал-де-Арейа Маркус тут же отправился в дом Флориану. Рут была угнетена, печальна.
— Что изменилось? Скажи? — принялся уговаривать ее Маркус. — Мы собирались с тобой зажить своим домом, так что же нам мешает?
— Ракел, — ответила Рут. — До тех пор, пока не будет оформлен официальный развод, у моей сестры будет шанс остаться с тобой. И я не могу лишать ее этого шанса.
Маркус с изумлением смотрел на нее.
— Но это означает только одно: ты не доверяешь мне! Моей любви, моим чувствам! — с обидой сказал он.
— Да, так, — ответила с горечью Рут. — Но согласись, у меня есть на это основания, не правда ли? Ракел всегда брала надо мной верх, когда вступала в борьбу. Но я не хочу с ней бороться. Борись с ней сам. Если устоишь, если освободишься и предложишь мне любовь, руку и сердце, я с радостью буду с тобой.
Таково было решение Рут, она его выстрадала, и Маркус пока был бессилен повлиять на него.
— Вот увидишь, я добьюсь развода скорее, чем ты думаешь, — пообещал он. — Позволь только информировать тебя о ходе бракоразводного процесса.
— Конечно, Маркус, я буду рада твоим новостям.
И на прощанье Маркус все-таки заслужил улыбку и поцелуй.
А Виржилиу приехал с тем, чтобы повидать Тониу. Но на этот раз ему это не удалось. В магазине хозяйничала Вера, а с Верой Виржилиу иметь дела не хотел. Он даже не зашел в магазин. Однако Вepa увидела его через витринное окно и сообщила о его приезде Тонии. Тониа была сейчас вся в хлопотах, она готовилась к свадьбе, но на сердце у нее было тяжело.
Муньос оформил лицензию на частную практику, взял ссуду и оборудовал кабинет.
Тонии сшили подвенечное платье. И была она и нем на диво хороша, но, увидев себя такой красавицей, она ничуть не обрадовалась. Ей не в чем было упрекнуть Муньоса, он относился к ней и внимательно и нежно. Однако между ними стояла тень Виржилиу. И ее жених относился к ней словно к тяжелобольной, словно бы к пациентке. В его внимательности Тонии чудилось что-то профессиональное, и ей становилось неловко. Ее смущала и сковывала его слишком уж пристальная забота.
Иногда Тонии казалось, что ей стало бы гораздо легче, если бы Муньос устроил ей бешеный скандал и отколотил бы ее за невольную измену, а потом они бы помирились, простив друг друга… Но быть вечной больной… В общем, Тонии было тяжело, и она невольно отстранялась от Муньоса, а он, пытаясь к ней приблизиться, удваивал свои заботы. Куда проще и легче было Тонии с Витором. Они вместе искали для него выход из ловушки, изобретали хитроумные способы добывания денег и хохотали до упаду. Они были с ним на равных, были партнерами в трудной жизненной борьбе…
Оценила Тониа и Веру — энергичную, мужественную, преданную, и при случае утешала Брену, который по временам совсем было падал духом.
— Не отчаивайся, слышишь, Брену? Вера непременно к тебе вернется, и все у вас будет хорошо. Ты сделал правильный выбор! Он тебя не обманет.
Брену и сам знал, что сделал правильный выбор. Знал, что Вера — его жизнь, и ждал, когда жизнь его начнется снова.
Виржилиу долго бродил по поселку, обдумывая, как поступить с Ракел, и в конце концов остался ночевать в Понтал-де-Арейа. Сгущались сумерки. Он зажег свет. Сидел в гостиной за бокалом вина и вспоминал тот вечер, когда стол был накрыт на двоих и он был вместе с Тонией. Вновь она стояла перед ним как живая — стройная, гибкая, с нежной белой кожей, золотисто-рыжими волосами. Его страсть, его наваждение… И вдруг он отчетливо почувствовал, что кто-то на него смотрит. Смотрит в спину. Ему сразу сделалось не по себе, и он отпил большой глоток вина, постаравшись избавиться от неприятного чувства. Оборачиваться ему не хотелось. Но обернуться все-таки пришлось.
Из черноты окна смотрело на него жуткое женское лицо с вытаращенными глазами и волосами из пакли: пугало не пугало, призрак не призрак…
Виржилиу не был трусом, но невольно вздрогнул и похолодел. А призрачное пугало, глядя ему в глаза, стало тихонечко подвывать, словно бы разом смеясь и плача, и тянуть к нему длинные отвратительные руки.
Виржилиу и сам замахал руками, пытаясь отогнать жуткое видение. Но в соседнем окне появилось еще одно женское лицо, не менее жуткое, и оно уже откровенно хохотало.
Виржилиу схватил пистолет и выскочил на улицу. Нет, он никогда не был трусом. И сейчас он посчитается с этой дьявольщиной!
Призраки кривлялись и хохотали, а он стрелял в них, стрелял. Но недаром говорят, что черта никакой пулей не возьмешь! Призраки все хохотали и разве что отошли чуть подальше. Страшная боль молнией ослепила мозг Виржилиу, и, теряя сознание, он вдруг догадался: «Это у меня галлюцинация. Меня преследуют галлюцинации…»
Маркус, возвращаясь в Рио, не гнал машину. Спешить ему было некуда. Еще вчера вечером у него был хотя бы воображаемый дом, а сегодня не было вообще никакого. Считать домом опостылевшие стены, в которые вновь вселилась ведьма Ракел, он не мог.
