сидели бы вы тут еще неизвестно сколько…
– А что с рубашкой?
– Да томатный сок на ней был. Пили томатный сок?
– Да… Кажется пил Bloody Mary. Я не очень помню.
– Вот не надо так больше пить. Минуточку… У меня здесь нет протокола об изъятии у вас вещей. У вас что-нибудь изымали при задержании?
– Нет. Ничего. Отобрали рубашку еще в квартире. А… Ключи! Только ключи от квартиры.
У российской тюремной машины ушло всего пять минут на нахождение не значащихся в протоколе ключей.
– Распишетесь здесь. Теперь вот здесь в трех местах, где галочки. Теперь здесь и здесь. Все. Явитесь в свое отделение милиции завтра утром. Дальше будете отмечаться по понедельникам и четвергам. Ну и на допросы ходить, естественно. По требованию следователя. Запомните, неявка в срок в отделение – уже серьезное преступление. Есть вопросы?
– Можно позвонить, чтоб меня встретили?
– Да они приехать-то не успеют. Мне вас тут держать негде.
– А вернуться в камеру, чтоб попрощаться? А то как-то не-по-человечески получится…
– Смеетесь вы, Иосиф Яковлевич? Малявы передавать? Нельзя! Вот ваши бумаги. Всего хорошего.
Озабоченный Ежик нажал на кнопку, и через три минуты я в сопровождении сержанта дошел до тюремных ворот, вышел через металлическую калитку, предъявив бумаги караульному, и осмотрелся.
Город жил своей жизнью. Мимо прошел трамвай. Я оглянулся и посмотрел на тюрьму. Место как место. Желтые корпуса. Ну за забором. Так в России каждое второе здание стоит за забором.
Я помахал рукой тюрьме и пошел в сторону метро Сокольники. Проверил деньги, которые я рискнул вынести из камеры – антоновские 10 долларов, оставшихся от игры с Фонарем. Мне почему-то захотелось мороженного. Я подошел к киоску. Девушка с толстыми губами улыбнулась 10 долларам, дала сливочный пломбир и сдачу в рублях. Я понял, что все встало на свои места. Все вернулось!!! Я – это я, а мир – это мир. Оказалось, что бриллиант, лежащий за щекой, совершенно не мешает мне есть мороженное. Я переименовал бриллиант в Звездочку, решил не перекладывать ее на улице в карман и медленно пошел к перекрестку ловить такси.
Мне удалось сделать шагов десять, не больше, когда ко мне тихо подъехал черный джип, задняя дверь открылась и чьи-то сильные руки взяли меня за плечи, подняли и посадили в машину так быстро и уверенно, что я даже не успел сказать «ой» или выронить вафельный стаканчик.
Мне стало ясно, что время, когда со мной перестанут случаться идиотские и необъяснимые вещи, еще не наступило. Я осмотрелся.
Два качка в дешевых темных костюмах с дешевыми галстуками, абсолютно неуместными посреди лета, зажали меня своими телами и смотрели прямо перед собой. Я, расстроившись от такого невнимания к себе, продолжил есть мороженное, решив, что все объяснения я еще успею получить.
Несколько минут в машине хранилось молчание. Мы подъехали к развязке третьего кольца в районе Красносельской. Мороженное кончилось. Тогда качок справа вытащил откуда-то большие темные очки и довольно осторожно одел мне их на нос. Сзади на дужках что-то щелкнуло со звуком, напоминавшим мне такой знакомый теперь звук наручников.
Очки были абсолютно непрозрачны и закрывали обзор на все 180 градусов. Я сделал вид, что не обратил на новый предмет на моей голове никакого внимания. Мы выехали на третье кольцо и я решил, что раз они хотят, чтобы я не знал, куда мы едем, то есть смысл попытаться это узнать. Но – ни фига подобного. Мы сделали несколько финтов на развязках и скоро я был совершенно дезориентирован.
Одно мне было стало очевидно: домой я не попаду. Тогда, неожиданно для самого себя, я почувствовал непреодолимую тоску по своей квартире. Не по Маше. Не по маме. Не по друзьям. А по своей маленькой квартире. Мне показалось, что она абсолютно одинока и очень скучает по мне. В ней стоит мой маленький, тяжелый медный кофейник, моя испанская гитара с потрясающим изгибом, моя старенькая беленькая стиральная машина, мои многочисленные и часто бессмысленные книги, мой полупустой бар, мой стол с белым красивым компьютером нетрадиционной ориентации, мои старые часы 1902 года (ходят, если завести!), крошечный альпинистский фонарик, красный перочинный нож с крестом, плоскогубцами и отверткой, выручавший меня не раз – и все они скучают и ждут меня.
И если всех моих близких людей кто-то может приободрить, то у моих вещей никого нет. Как же они там бедные без меня?
В машине продолжало храниться абсолютное молчание, поскольку я, погрустив, решил играть с качками в молчанку. На сороковой минуте я выиграл. Паджеро остановился, правый качок сказал «приехали» и открыл дверь. Я кое-как вылез. Никогда не думал, что вылезать из машины с закрытыми глазами так сложно.
Меня ввели в какое-то помещение. Каждый раз, когда попадалась ступенька или лестница, один из качков брал меня за плечо и поддерживал. Вскоре мы вошли в лифт, который поехал вниз.
На все путешествие ушло около минуты. Прикинув, что раз уши не закладывает, значит, средняя скорость лифта вряд ли больше 2 метров в секунду, я решил, что мы оказались на глубине около ста метров.
Меня вывели из лифта и, опасно щелкнув рядом с ухом, сняли очки. Я инстинктивно зажмурился и затем разрешил глазам осторожно открыться.
По вытянутым в длину пропорциям зала, в котором я оказался, по знакомым с детства полусводам, а главное, по уходящей вправо и влево паре тоннелей, я понял, что попал на неизвестную широкому кругу лиц станцию московского метро.
Она была облицована светло-коричневым камнем с очень тонкой резьбой и бесчисленным количеством ниш, в которых горели маленькие круглые свечки. Кажется, настоящие, хотя я не был в этом уверен.
Но даже несколько тысяч свечек не могли нормально осветить станцию поэтому она казалась погруженной в мерцающий мрак.
Правый от меня конец зала украшало бронзовое панно двухголовой змеи. Головы были размером с меня, если не больше. В каждом глазе горело по четыре свечи. Левая часть зала кончалась темным бронзовым изображением Хатшепсут будто вырастающим из стены. Оно было хорошо знакомо мне по интернет- исследованиям. «Хаты», – подумал Штирлиц. «Штирлиц», – подумали хаты.
В зале находилось человек пятнадцать-двадцать, не больше. Часть из них общалась между собой, несколько человек стояло в каком-то ожидании (привычных лавочек не было). Пару человек повернули головы в нашу сторону, но тут же утратили к нам интерес.
Я обалдел. И сразу почувствовал некий интеллектуальный дискомфорт. Как будто в уже разгаданной элегантной загадке появились новые данные, которые делали разгадку неверной. Мне уже давно было ясно, что хаты и Хатшепсут слова одного происхождения. Но что-то тут было не то! Какая-то неувязка… Я вскоре понял, какая: из всего, что я знал про Хатшепсут, выходило, что она была хорошей…
«Брат Виктор! Ворота номер два!» – прозвучал скучный сухой голос из невидимого динамика. Один человек поднял голову и пошел в сторону тоннеля. Когда он проходил мимо нас (мы шли в сторону противоположного тоннеля) я внимательно посмотрел на него. Ничего особенного. Умное, немного усталое лицо. Очки. Борода с усами. Брат Виктор был одет в джинсы и легкую бежевую фланелевую куртку с большими не по моде карманами. Большего в полутьме было не разглядеть.
Мы подошли к голове Хатшепсут, повернули направо и спустились по узкой железной лестнице в тоннель, вскоре остановившись перед одной из маленьких темных дверей, каких полно на любом перегоне московского метро. Один из качков набрал цифровой код и дверь открылась. Я сделал несколько шагов внутрь и услышал звук защелкивающегося замка. Качки остались в тоннеле.
Я оказался в довольно просторном замкнутом пространстве со стенами, полом и потолком, не различающимися между собой по отделке. Это был светло-коричневый пластик, внешне напоминавший мрамор. В комнате не было никакой мебели. Вообще. Ни стола, ни стульев, ни шкафов. Не было также и светильников. Как во второй день творения, когда Бог уже отделил свет от тьмы, но еще не создал солнце, луну и звезды. Освещалась комната через стены, точнее свечением стен. Я огляделся и вдруг понял, что дверь, через которую я вошел исчезла, и на ее месте светится как ни в чем не бывало гладкая светло- коричневая стена. Вентиляционных решеток тоже не было, хотя воздух был свежий. От того, что пол, стены
