— На соль, на соль!!
Несколько камней просвистело совсем рядом с задыхающимся Горемыкой. Оглянувшись, он едва не растянулся на каменной мостовой, зацепившись за выступ сточной канавы. Преследователи взвыли от разочарования. Открывались ставни, и жители домов выглядывали вниз, с удивлением и ужасом наблюдая за погоней. Некоторые из них решили присоединиться к праведному гневу, и в мчавшегося душевника полетели горшки и другая домашняя утварь.
— Арбалеты, нужны арбалеты, уйдет ведь курвин сын!
— Лучники, где лучники?
— Ах, дуб святой, мож у кого праща есть?!
— Ату его, ату!!
Горемыка из последних сил прибавил ходу. Ему оставалось лишь молиться и надеяться, что ни у кого из преследующих не окажется метательного оружия. Если мзумцы разыщут хотя бы пращника, ему конец. Выбиваясь из сил, он влетел в небольшой переулок и успел сделать несколько прыжков, когда понял, что попал в ловушку. Выхода из проулка не было.
— Тупик, тупик, — в отчаянии зашептал Горемыка, озираясь в поисках двери, которую он смог бы выломать.
Первые преследователи ввалились на улочку и принялись рыскать глазами, пока, наконец, не увидели душевника. Горемыка стоял, упершись спиной в стену тупикового дома с кинжалом в руках. Со всех сил он старался унять дрожь и встретить опасность, как подобает мужчине.
— Вот он, попался!
— Сюды, сюды!
Кузнец слушал торжествующие крики и лишь сжимал рукоятку кинжала. Когда несколько десятков красных от погони эров подступило к нему, лишь спокойствие и презрение на лице беглеца встретило их. Простолюдины с опаской косились на кинжал, явно не ожидая, что их жертва будет сопротивляться.
Но большая толпа всегда отважна. Вперед выступило несколько солнечников, вооруженных чем попало: вилами, ножами и даже молотками. Один из них вскинул руку с ножом и проревел:
— Смерть душевникам!
— Смерть!! — помедлив мгновение, с готовностью отозвалась толпа.
— Я не сделал вам ничего дурного, — воскликнул Горемыка по-мзумски. — Моя жена солнечница!
Толпа приближалась, шевеля пиками, словно жалами. Кузнец прижался к стене. Неужели пришел его час? Дейла, а Атери? Он сузил глаза, взъерошил рыжие волосы и яростно закричал по-душевному:
— Ну, давай, подходи, курвины дети!
Первый удар он парировал. Атаковавший эр с недоумением уставился на кровь, хлещущую из раны на руке, выронил вилы и завизжал от боли. Его товарищи обрушились на одинокого душевника, оглашая переулок яростными воплями. Горемыка отбивался, как мог, даже свалил несколько нападавших, но вскоре получил удар по голове и, пошатнувшись, упал, из последних сил прикрываясь кинжалом. Перед помутневшим взором возникли разъяренные лица. Сквозь красный туман Горемыка увидел, как поднимаются вилы и ножи.
Один из эров, что толпились в задних рядах окружившей душевника толпы, вдруг решил оглянуться. Увиденное привело его в ужас.
— Поберегись!!
Больше эр ничего не успел сказать, потому что прямо перед ним вырос огромный монах в рясе Храма Дейлы, и мзумец рухнул как подкошенный. Монах, размахивая дубиной, двинулся вперед, разбрасывая эров словно котят. За ним наступали бледный от гнева юноша с мечом в руках и небритый рыцарь с длинными черными волосами, заплетенными в косичку. Карие глаза рыцаря яростно сверкали. Ударом кулака он расквасил нос эру, замахнувшегося на него ножом.
— Прочь! — кричал небритый рыцарь. — Курвова могила, прочь!! Сайрак, быстрее!
— Здесь! — отозвался конный офицер, вихрем пронесшийся сквозь толпу и размахивающий кнутом. — Солдаты, сюда! Кроши! Налетай! Опрокидывай чернь!!
Ошеломленная толпа простолюдинов завидела целый взвод кавалеристов, которые размахивали кнутами и мечами. Еще несколько мгновений, и удары плашмя посыпались на вопящих эров, разбегающихся кто куда.
— Браты-мзумцы, что творите-та! — пискнул было один из вожаков, поднимая над головой руки. — Мы ж свои, верные подданные Ламиры! Не тех бьете…
Сайрак развернул коня и налетел на эра, отбросив того к стене.
— Свои, говоришь, — прошипел офицер, поднимая кнут. — А ну, ваших матерей я трахал, прочь отсюда, дерьмо сраное, ну?!
Судьба, постигшая их предводителя, стала последней каплей, и вопящие от страха и боли эры помчались, обгоняя друг друга и роняя оружие. С гиком и улюлюканьем солдаты Сайрака преследовали их, щедро потчуя ударами кнутов и рукояток мечей.
Брат Кондрат опустился на колено, и осторожно перевернул на спину бесчувственное тело Горемыки.
— Сынок, сынок, — монах прикусил губу и взглянул на Зезву и Каспера. — Он весь в кровоподтеках, но голова вроде цела. Каспер, давай бинты и чач, живо! И факел, ну! Не видно ж ничего…
— Это душевник, — Ныряльщик водой из фляги омыл лицо кузнеца. — Дуб их дери, всем скопом на одного, курвова могила!
Отец Кондрат смочил тряпку чачем — крепкой настойкой, и осторожно протер царапины и ссадины на лице кузнеца. Горемыка застонал и открыл глаза.
— Очнулся, — проворчал Зезва, с любопытством разглядывая душевника. — Ну и куда ты бежал, глупец? По всему Цуму беспорядки, стенка на стенку рубятся, как бараны, а он через солнечные кварталы прет, дурень этакий. Славь Ормаза, что отделался шишкой!
До Горемыки дошло, что перед ним тоже солнечники, но солнечники, спасшие его от других мзумцев. По непонятным пока причинам. Настороженность, появившаяся в глазах душевника, не ускользнула от Зезвы. Он усмехнулся.
— Не бойся, парень. Ты ведь кузнец, судя по одежде?
Горемыка кивнул и попытался сесть. Широкоплечий монах подал ему руку, помогая подняться. Слегка покачнулся, но устоял, поддержанный худощавым юношей, который по-прежнему сжимал меч.
— Ну, выкладывай, куда бежал, сломя голову, — продолжал Зезва, облокачиваясь о стену дома. — На авангард буйствующих мятежников ты не очень похож, клянусь дубом! Твой кинжал?
— Мой… — Горемыка вдруг схватил небритого рыцаря за рукав. — Господин, я должен идти.
— С ума сошел? Ты не пройдешь и двух кварталов, как отправишься на встречу с Ормазом. Или с Кудианом. Как у тебя с грехами, парень?
Брат Кондрат негодующе засопел.
— Добрый господин! — взмолился Горемыка. — Мой дом неподалеку, там Атери, там…
— Жена? — спросил отец Кондрат.
— Что? Да, жена моя…Атери!
Горемыка вглядывался в лица трех мрачных солнечников. Странная троица, подумалось ему, но тревога за жену быстро избавила его от подобных размышлений. Рядом соскочил с коня Сайрак, и подошел к ним. Вид у офицера был очень самодовольный. Он вставил факел в желоб на стене дома, и стало еще светлее. Он услышал последнюю часть разговора и понимающе кривился, пока спасенный душевник горячо рассказывал про жену. Все, что касалось женщин, даже чужих жен, вызывало у бравого офицера живейшие интерес и сочувствие.
— Где живешь, кузнец? — рявкнул Сайрак, насупившись.
— В трех кварталах отсюда, господин, — объяснил Горемыка.
— Прибрежный район?
— Именно так, господин.
Зезва испытывающе посмотрел на Сайрака, который в раздумье оттопырил нижнюю губу.
— Ну, храбрый Сайрак, что скажешь?
Офицер вернул губу на прежнее место и уставился на Горемыку. Зезва раздраженно переступил с
